потрясения. – Как я уже говорил, они хотят дождаться возвращения Метелла, который возглавит суд, но в эти четыре месяца я буду использовать каждую минуту. Здесь они допустили ошибку.

– Дав тебе время?

– Дав мне время и убив так поспешно строителя со жрецом. Если бы с ними расправились в конце расследования, у нас не осталось бы ни свидетелей, ни возможности подыскать им замену.

– И все-таки их убили, – заметил Лабиен, понимая, куда клонит его друг.

– Ты прав, клянусь Геркулесом, и это дает нам время на поиск новых свидетелей.

– Новых свидетелей?

– Вот именно. – Глаза Цезаря вспыхнули. – Хочешь поехать со мной?

– Куда?

В голосе Цезаря не было и тени сомнения:

– В Македонию.

XXV

Эгнатиева дорога[23]

Италийский полуостров, на пути в Македонию

77 г. до н. э.

Четырех месяцев было достаточно, пусть и впритык, чтобы добраться до Салоник и вернуться вовремя к следующей стадии разбирательства: reiectio. Цезарь и Лабиен тронулись в путь на следующее утро по Аппиевой дороге, направляясь на юг, к порту Брундизий. Они ехали верхом. Важно было прибыть туда как можно скорее. С собой они взяли рабов и охранников, бывших гладиаторов. Путешествовать всегда было опасно. Еще их сопровождал опытный строитель из Рима по имени Марк.

– Зачем ты взял его с собой? – спросил Лабиен, когда они выехали на Аппиеву дорогу и устремились на юг.

– Я говорил тебе, что нужны новые свидетели, – ответил Цезарь. – Этот строитель подтвердит показания первого, нанятого Долабеллой якобы для починки Эгнатиевой дороги. Нам нужен знающий человек, который собственными глазами убедится в том, что дорога в скверном состоянии, поскольку в нее много лет не вкладывали ни сестерция.

Лабиен кивнул, но что-то смущало его.

– Как ты уговорил его дать показания, втянул в это безумие? Сейчас он наверняка уже знает, что случилось с тем, первым.

– Проскрипции, во время которых Сулла при поддержке Долабеллы отбирал имущество у своих врагов, оставили главных заказчиков Марка без денег. С тех пор он переживает скверные времена. И наверное, захочет нанести ответный удар Долабелле. А что до потерь – он и так уже много потерял.

Лабиен по-прежнему видел блеск в глазах друга. По какой-то причине, ускользавшей от него, Цезарь все еще пребывал в уверенности, что Долабеллу можно осудить, несмотря на то что суд был куплен, председателем управляли оптиматы, а подсудимого защищали лучшие защитники. Воодушевление Цезаря невольно передавалось Лабиену.

В Брундизии они сели на первую же трирему и поплыли к Диррахию[24], расположенному на македонском берегу Mare Superum[25].

– Ты собираешься заявить отвод кому-то из судей? – спросил Лабиен. Они плыли на север, в лицо дул свежий морской бриз. Лабиен имел в виду следующий этап судебного разбирательства: reiectio, когда обвинитель и защитник имели право отозвать кого-либо из членов суда. – Таков твой замысел?

– Я хотел бы отозвать только одного судью, – ответил Цезарь. – Все эти судьи – сенаторы, поддерживающие Долабеллу, но сейчас они ожидают прибытия самого сильного, самого могучего судьи. Его-то мы и постараемся отстранить.

– Уж не Метелла ли? – искренне удивился Лабиен. – Неужели они назначат его председателем?

– Метелла, – подтвердил Цезарь.

– Но как ты собираешься его отстранить?

– Не знаю. Мне нужно с кем-нибудь посоветоваться.

– С кем?

– С матерью. Она – умнейший человек в Риме. Пусть посоветует что-нибудь насчет reiectio.

Ответ не удивил Лабиена. Он знал, как Цезарь уважает Аврелию, знал, как она умна. Все же ему показалось, что друг возлагает слишком большие надежды на женщину, однако он решил держать сомнения при себе. Оба молчали, вглядываясь в морскую даль: не покажется ли македонский берег?

Когда зашло солнце, они спустились в трюм, к себе в каюту, чтобы отдохнуть, а на рассвете их разбудили рабы.

– Берег, мой господин, – сказал один из них Цезарю.

Они высадились в Диррахии, сели на лошадей и приступили к осмотру Эгнатиевой дороги, что брала начало в этом оживленном портовом городе и вела на восток. Из Диррахия они отправились в Клавдиану[26], в то время – небольшой военный лагерь: тем не менее там можно было переночевать под охраной римских войск.

На следующий день они добрались до Мазио Скампа, затем до Лихнида[27], где пообедали в таверне на берегу озера с прозрачной водой, в честь которой был назван город: lychnitis по-гречески означало «прозрачный». Вскоре они убедились в том, что дорога в ужасном состоянии: плиты были разбиты либо вовсе отсутствовали, – возможно, их украли и перенесли на близлежащие виллы или использовали для других построек в деревнях либо городах. Что еще хуже, на многих участках не было гравия. Таким образом, проезжую часть покрывали выбоины; повозки то и дело застревали, что замедляло доставку товаров. Всадники или пешеходы передвигались по этой дороге, забытой строителями, куда быстрее. Марк тщательно отмечал на табличке все недостатки: об этом просил Цезарь, стремившийся собрать как можно больше свидетельств для обвинения Долабеллы. Среди прочего они обратили внимание на ветхие мосты и осыпи в горных районах: лежавшие посреди дороги камни делали ее почти непроходимой.

Путь их лежал на восток.

Далее они ночевали в Гераклее Линкестис, Флорине, Эдессе и Пелле[28]. Мостовая была в ужасающем состоянии, продвижение к провинциальной столице было крайне затруднительным из-за ям: изначально дорога была отлично вымощена, но в последние годы, особенно при Долабелле, поддерживалась лишь кое-как. Они проезжали мимо поселков, задерживаясь лишь для того, чтобы пополнить запасы воды и пищи, пока не добрались до Пеллы. Здесь Цезарь хотел остановиться на две ночи, чтобы как следует осмотреть огромный город-призрак. Пелла была столицей древней Македонии, страны великого Филиппа Второго, отца Александра Македонского.

Цезарь показал Лабиену множество обветшавших зданий: столетием ранее римляне разрушили город, воюя с македонянами и греками, да так и не отстроили, будто опасались возрождения древней и могущественной столицы. Как и в случае с легендарным Карфагеном, о развалинах Пеллы позабыли на многие десятилетия. Тем не менее столь значительный город не переставал поражать, даже будучи заброшенным и пребывая в самом плачевном состоянии.

– Еврипид ставил здесь свои пьесы в конце жизни, – объяснял Цезарь другу, пока они разъезжали между роскошными особняками, заросшими травой, с потрескавшимися стенами и полуразрушенными оградами, и процитировал «Елену»: «Все вы безумцы, кто ищет чести, крепким копьем начиная битву, смертную нить обрывая грубо! Если все споры решать насильем, то не исчезнет вражда на свете!»[29] Так рассуждал Еврипид о распрях и войнах, мой друг. Не все можно и должно решать силой оружия; вот почему так важно