Она послушалась.

Любой ровесник Цезаря чувствовал бы себя скованно в присутствии девочки, но он рос с матерью и двумя сестрами, а потому привык к близости женщин.

– У тебя есть братья и сестры? – спросил он, чтобы начать разговор.

– Брат, – пролепетала Корнелия, шагавшая за ним с опущенными глазами. Ей было неловко.

– А у меня две сестры. Мы ладим, но мне бы хотелось, чтобы у меня был еще и брат. Мне его не хватает, хотя у меня есть друг, Лабиен. Он моего возраста, и мы часто видимся. У тебя есть подруги?

– Нет, – ответила она, покачав головой. – Меня не выпускают из дома. Но сегодня меня позвали к вам. Непонятно, – добавила она, стараясь быть такой же искренней, как мальчик.

Цезарь задумался: нет ничего удивительного в том, что маленькой девочке редко разрешают покидать родительский кров. Разве что ради похода на рынок. Но странно, что Цинна взял с собой дочь, а не сына. Или тот – совсем младенец?

– Ты старше своего брата?

– Нет, – ответила она. – Мой брат такого же возраста, как ты.

– Да уж, непонятно, зачем тебя привели.

Они дошли до заднего атриума.

– Моя мать называет его садом, – Цезарь сменил предмет разговора. – Но, как видишь, это всего лишь несколько горшков с цветами, за которыми она любит ухаживать.

Корнелия принялась прогуливаться среди цветов.

– Красиво, – сказала она учтиво: ее учили вести себя так с друзьями семьи. Она понимала, что пришла к друзьям отца.

Будучи подростком, к тому же мужчиной, Цезарь не сразу понимал некоторые тонкости, но внезапно у него сработало внутреннее чутье. Впрочем, одного чутья было мало: он любил точность, проверенные сведения. Мать поручила ему развлечь эту девочку, а значит…

– Ты видела луперков? – спросил он, к ее удивлению.

Вопрос был недвусмысленным. Юноши-луперки во время Луперкалий приносили в жертву козу, делали из ее шкуры februa, ремешки, затем бегали по всему Риму и хлестали ими девушек детородного возраста: считалось, что те в итоге станут более плодовитыми. Этот праздник отмечался во втором по счету месяце, который поэтому назывался фебруарием.

Появление луперков и удар плетью означали, что девочка стала женщиной; то есть у нее начались месячные. Корнелия смутилась.

– Нет, я еще не видела луперков, – ответила она, опустив голову, будто чувствовала вину за то, что не успела вовремя подрасти. – Я еще маленькая, – добавила она. – У меня скоро день рождения, но мне исполнится только… девять.

– Так я и думал. Я был уверен, что ты еще не встречалась с ними. Ну то есть не видела, как они с криком ходят по улицам, размахивая ремешками. Я не хотел тебя расстраивать.

– Да, – кивнула Корнелия, не осмеливаясь поднять глаза. – Я только видела, как луперк ударил одну из моих двоюродных сестер. Вот и все.

Цезарь расстроился из-за того, что гостья почувствовала себя неловко, но по-прежнему хотел выяснить, зачем ее привели к ним. Однако ему вовсе не хотелось ее пугать, к тому же причина могла быть вовсе не той, о которой он думал. Он осторожно посматривал на нее сверху вниз. Совсем еще девочка, зато красивая, воспитанная и образованная. Больше он ничего о ней не знал. Она показалась ему замкнутой, но это было естественно – наедине с незнакомым мальчиком, в чужом доме.

– А ты бы хотела послушать, о чем говорят наши отцы, Гай Марий и Сульпиций Руф, плебейский трибун? – спросил он.

Корнелия подняла глаза и осторожно посмотрела на его лицо, которое казалось ей очень привлекательным. Он был высоким и сильным, а еще добрым. Корнелия по-прежнему говорила мало, но больше не чувствовала неловкости, находясь рядом с ним.

– Думаешь, так можно? Подслушивать без разрешения?

Цезарь улыбнулся и поднес палец к губам, затем наклонился и тихо сказал:

– Идем.

Он взял ее за руку.

Корнелия вздрогнула: никогда прежде незнакомый юноша не касался ее руки. Брат к ней не приближался. Несмотря на первоначальное потрясение, ей было приятно: Цезарь сжимал ее руку крепко, но не больно. Сочетание ощущений придавало уверенности.

Цезарь провел ее по коридорам в небольшую библиотеку, набитую папирусами.

– Таблинум моего отца, – объяснил он шепотом. – В нем два входа. Мы вошли с заднего атриума, но он соединяется с главным. Если мы пойдем к другому входу, где есть один лишь занавес, то услышим, о чем они говорят. Мой дядя Марий всегда говорит громко.

– И мой отец тоже, – заметила Корнелия, воодушевленная приключением, в которое ее втягивал этот мальчик.

– Отлично. Иди за мной, держись рядом, но не говори ни слова. Что-нибудь да услышим, хорошо?

– Хорошо, – прошептала она.

Держа Корнелию за руку, он повел ее к главному входу в таблинум, задернутому плотной завесой, через которую проникали голоса тех, кто разговаривал в главном атриуме. По мере их приближения они делались все громче; когда же они подошли к занавесу, каждое слово слышалось совершенно отчетливо.

Цезарь выпустил ее руку.

Корнелия хотела бы, чтобы он не делал этого, но, конечно, ничего не сказала и вслед за Цезарем подошла как можно ближе к занавесу, осторожно, чтобы не коснуться его. Оба стали прислушиваться.

Главный атриум дома Юлиев

– Если Сулле доверят войско, стоящее в Ноле, это положит конец законодательным и прочим изменениям. – Мощный голос Гая Мария заставлял каждое слово звучать властно. – После нового набора в войске будут шесть легионов. Шесть. Если добавить вспомогательные части, получится шестьдесят тысяч человек. Подобное войско в руках Суллы означает наше поражение, оптиматы будут править по-своему, и нам конец. И не в переносном, а в буквальном смысле. Они нас уничтожат.

– Ничего не поделаешь, – возразил Сульпиций Руф. – Они главенствуют в Сенате с тех пор, как несколько лет назад положили конец твоим и сатурниновским преобразованиям. Они обратились к нам, чтобы выступить вместе против марсов и других восставших союзников, но теперь мятежные города повержены, Сулла и прочие оптиматы, захватившие власть в Сенате, нацелятся на консульство. И сделают все возможное, чтобы победить на выборах и занять две высшие должности. Затем Сулле отдадут начало над войском.

– Народное собрание может выступить против этого, – возразил Марий.

– Каким образом? – спросил Цинна, говоривший мало, но всегда по делу.

– Пусть собрание примет закон, ограничивающий полномочия Сената, и решение о том, что отныне само будет назначать главноначальствующего ноланским войском, а также других легионов, которым предстоит сражаться с Митридатом. А потом вручи войско мне. Этого будет достаточно.

Наступила тишина.

– Неужто ты, Сульпиций, заставишь народное собрание восстать против Сената? – спросил Цинна. Войско, о котором шла речь, должны были отправить на Восток против Митридата: это были