– Рейчел всегда такая серьезная, – говорила ее мать. – Думает только о музыке и книгах и не очень-то жалует молодых людей. Поклонников это обычно быстро отпугивает – она их безжалостно осаждает.

После этих слов все обычно смеялись. Рейчел представлялась этаким синим чулком – ученой девицей, которая не задумываясь пустит в ход острый язычок, никогда не улыбается и не умеет жеманно краснеть.

«Да нет же, я и посмеяться, и поболтать о всякой чепухе очень даже могу, если захочу, – думала Рейчел. – А что до поклонников, я не знаю, почему они меня боятся».

И она с улыбкой рассматривала себя в зеркале. Забавно, но в один из недавних вечеров отец заметил ей:

– Дитя мое, ты так похорошела в последнее время!

Неужели это правда? И если да, то в чем причина? Возможно, это новая прическа с пышными локонами, обрамляющими лицо. И вдруг она вспомнила, как, ужиная во вторник у Левенштейнов, заметила, что Джулиус (недавно он небрежно и самонадеянно предложил ей называть друг друга по имени) улыбается ей с другого конца стола, и улыбнулась ему в ответ. Просто так, без причины, но получилось, будто их объединяла какая-то тайна, хотя предположить такое было бы абсолютной глупостью. Какие у них могут быть тайны? И все же она не говорила домашним о том, что каждое утро получала букет цветов. Горничная приносила его прямо в комнату вместе с карточкой, в уголке которой были его инициалы. А еще ей часто доставляли французские книги, подписанные его рукой, и она читала их в постели по вечерам. В них излагались смелые идеи, ну так ведь ей почти двадцать пять, и этот его жест свидетельствовал о том, что она, по его мнению, способна их оценить. Что ж, возможно, в их дружбе и было что-то тайное, потому что они не упоминали о ней ни в разговорах друг с другом, ни в присутствии ее домочадцев. Отцу Джулиус очень нравился, матери тоже, так что эти переглядывания через стол, пожалуй, вызывали у Рейчел не чувство вины, а скорее ощущение причастности к некой романтической интриге.

Иногда она получала от него письма, набросанные в спешке в те вечера, когда они не встречались, или небрежно нацарапанные без повода ночью, а то и посреди дня. То были короткие записки, от которых так и веяло его кипучей энергией. В них сообщалось, что в три утра он кое-что воображал о ней, а что именно – пусть сама догадается, и спрашивалось, не почувствовала ли она этого, не проснулась ли? Возможно, она должна была счесть их несколько неприличными и испытать негодование, однако же вместо этого лишь с еще большим тщанием одевалась перед его приходом, а стоило ему войти в дом, делала вид, что не имеет отношения к причине его визита.

Однажды Эндрю упомянул за завтраком, что вчера вечером видел Леви в театре с хорошенькой женщиной. К огорчению Рейчел, это известие омрачило ей весь день. Она сердилась и чувствовала себя уязвленной, будто появление Джулиуса в обществе другой женщины было с его стороны знаком пренебрежения к ее персоне. Конечно, возражать против его встреч с кем бы то ни было она не могла и, разумеется, нисколько его не ревновала, однако сердце ее билось чаще, а голос звучал холодно, когда следующим вечером она заметила Джулиусу в гостях у Руперта Хартмана:

– Эндрю сказал, вы были в театре на днях.

– Был, – ответил он. – Пришлось пойти, но я измучился там от скуки. Приятель пригласил меня на ужин – я думал, мы будем говорить о делах, а у него живот прихватило, и мне пришлось сопровождать его супругу в «Лицеум». Глупая женщина с плохими зубами. Рейчел, зачем вы надели это красное платье – теперь я не могу ни есть, ни пить, ни разговаривать с соседом. Сколько у вас было любовников с прошлой нашей встречи? Я придушу их всех.

И Рейчел снова была счастлива (надо же, как смешно и глупо вышло!) и вовсе не сердилась за то, что он ей только что сказал. Да, вздор, но это же Джулиус. Как глупо было со стороны Эндрю даже на мгновение подумать, что, раз Джулиуса видели в театре, это непременно означает… нет, право же, тут можно только посмеяться. Какая нелепость! А в другой день она поймала себя на мысли о том, как прекрасен Лондон весной – сезон только начинается, впереди столько удовольствий! Она расставляла цветы в гостиной – мать всегда говорила, что у нее это прекрасно получается. Кроме нее, в доме никого не было: мать отправилась в Кью[39] проведать двоюродную бабку Сару. Рейчел напевала новую песню, которую начала недавно разучивать, французскую – в последнее время она пела песни только на французском, – и размышляла о том, знает ли эту песню Джулиус.

Какие печальные слова! Неужели это правда, что после нескольких мгновений счастья влюбленных ждут одни страдания? Впрочем, это же просто песня, причем сентиментальная, в жизни все, наверное, по-другому. Сколько ни читай и ни рассуждай о любви, как все обстоит на самом деле не узнаешь, пока… не выйдешь замуж. Большинство скажет, что любовь прекрасна, а кто-то один – что ужасна. Раньше Рейчел считала любые проявления плотской любви чем-то мерзким и противным. Как так вообще можно? Вот бы мужчины и женщины довольствовались разговорами о книгах, музыке и прочем. Однако в последнее время, непонятно почему, прежние мысли казались ей излишне ханжескими и глупыми. В конце концов, если любишь человека и он с тобой нежен, но в то же время решителен; если он отнесется к тебе с заботою и поймет, что ты его больше не стесняешься, все может быть сносно и даже вполне мило.

Рейчел села к фортепиано и принялась одним пальцем рассеянно наигрывать мелодию, не глядя в ноты и совершенно замечтавшись. Неожиданно дверь открылась, и объявили, что пришел мистер Леви.

О боже, а она не привела в порядок ни прическу, ни платье! Ну кто же наносит визиты в такое время?!

– Саймондс, подайте, пожалуйста, чай, и побыстрее.

– Добрый день, Джулиус, – обратилась она к вошедшему гостю. – Сегодня я дома одна. Занималась на фортепиано, проходите же, присаживайтесь. Какой чудесный день!

Поспешной речью она надеялась скрыть смущение – у нее ведь, наверное, на лице написано, что она как раз думала о нем.

Однако Джулиус, похоже, не обратил никакого внимания на ее слова. Вид у него был такой, будто он очень спешит и чем-то слегка раздосадован.

– Я осматривал новое здание в Кенсингтоне, – начал он, расхаживая взад-вперед по комнате. – И вдруг понял, что уже десятое мая. Я был чертовски занят на прошлой неделе и совсем забыл про даты!

– А какое это имеет значение? – удивилась Рейчел. – У кого-нибудь именины?

– Нет, но месяц назад, седьмого числа, я впервые встретил вас за ужином. Четыре недели истекли два дня назад. Черт! Хартман выиграет.

– Уверена, что совсем не понимаю, о чем вы говорите, – сказала Рейчел после некоторого молчания.

– Знаете что? – продолжал Джулиус. – А можете сказать Хартману, что мы обо всем условились еще седьмого, просто решили сразу не объявлять? Это же так просто. Будь я проклят, если проиграю пари. Вот и славно! Здорово я придумал! Вы это сделаете ради меня?