Вот он объясняет что-то ее отцу, подкрепляя свои слова жестом, полный решимости доказать свою правоту, – почти болезненно бледный, гладкие черные волосы, тонкие губы. Неожиданно он поймал ее взгляд и улыбнулся, вызывающе – так ей показалось, – нагло, неприятно. Он будто бы читал ее мысли и знал о ней все. Она нареза́ла ананас мелкими кусочками, устремив взгляд в тарелку, не сомневаясь, что и во время разговора с ее отцом он не переставал внутренне посмеиваться над ее смущением. Он будто бы видел ее насквозь и знал, что ей это известно.

«Как неприятно», – думала она, краснея, не понимая, почему он действует на нее таким образом. Мужчины очень часто восхищались ею, говорили комплименты, и даже когда ее кузен Эдди Соломон попытался ее поцеловать, он не смотрел на нее так.

Она обрадовалась, когда мать поднялась со своего места, – стало быть, можно покинуть столовую, но и выходя, она спиной чувствовала его взгляд: насмешливый, проницательный и даже… непристойный. Он будто говорил: «Я знаю о вас такое, чего вы сами о себе не знаете».

Когда чуть позже мужчины присоединились к дамам в гостиной, она села поодаль и сделала вид, что листает книгу. Она ожидала, что Джулиус подойдет к ней и опять скажет что-нибудь фамильярное и до обидного неприятное, и ей, разумеется, придется его осадить. Однако он даже ни разу не взглянул в ее сторону, а сел рядом с ее матерью и принялся восхищаться гобеленом. Рейчел не удалось расслышать все, о чем они говорили, но мать много смеялась, очевидно наслаждаясь разговором. К ним присоединились ее братья, Уолтер и Эндрю, – им явно нравился Джулиус Леви. Значит, умеет быть обходительным, когда захочет, а оскорбительным тоном разговаривает только с ней.

Спустя некоторое время Рейчел, как и полагалось, попросили спеть. Привыкшая к такой просьбе, она направилась к роялю, боясь оказаться не в голосе и радуясь про себя, что никто не знает, как сильно бьется ее сердце и повлажнели ладони. Однако она справилась с этим испытанием, доказательством чему служили возгласы отца «браво, Рейчел!» и громкие аплодисменты братьев. Руперт Хартман принял довольный вид, а мать в бессчетный раз гордо сообщала кому-то: «Одно время мы подумывали о том, чтобы всерьез учить Рейчел пению. Нам сказали, что у нее большой талант. Не знаю… профессиональная певица – это ужасная стезя, не правда ли?» Впервые в жизни Рейчел рассердилась на мать за эту невинную похвальбу. Пела она средне, а из этих слов можно было вывести, что семья преувеличивает ее способности. Джулиус Леви никак на это не отреагировал – продолжал разговаривать с одним из ее братьев, будто бы все эти песенки и игра на пианино – досадная помеха. Рейчел не сомневалась, что поступает он так с целью сконфузить ее, надеясь таким гнусным и бесцеремонным обращением сломить ее достоинство. Она отошла в другой конец комнаты и завязала с матерью и Рупертом Хартманом оживленный разговор о достоинствах соперничающих теноров из Ковент-Гардена, намеренно демонстрируя свои познания в певческом мастерстве и говоря громче обычного, чтобы ее слышали и другие присутствующие.

Джулиус, крайне заинтересованный рассказом Эндрю Дрейфуса о посещении Йоханнесбурга и борьбе с контрабандой фальшивых алмазов, предпочел бы спокойно побеседовать с ним в курительном салоне, а потому с презрением следил за представлением, разыгрываемым его сестрой, думая при этом: «До чего жеманные существа эти женщины! Ждет, что я стану глядеть на нее».

И тут Хартман добродушно похлопал его по плечу и сказал:

– А теперь пусть Джулиус скажет свое мнение – я недавно водил его в оперу.

Рейчел тут же посмотрела на него, всем своим видом выражая готовность к обороне.

– Да, мистер Леви, уверена, ваши впечатления от «Парсифаля»[38] должны быть крайне интересны, вас, вероятно, изумил столь глубокий романтизм.

«Ты, конечно, по-своему мила, – размышлял Джулиус. – Но тебе очень бы пошло на пользу, если б тебя соблазнили».

Вслух же он сказал холодно, обращаясь больше к Хартману:

– Я понимаю только два вида музыки. Мелодию без слов, как та, что играл на флейте мой отец – он был несчастным человеком, неспособным продать килограмм сыра и не ошибиться в сдаче, но играл как бог; и бой барабанов, под который в Алжире танцуют обнаженные двенадцатилетние проститутки.

Наступило неловкое молчание. Даже Хартман смущенно теребил ремешок своих наручных часов. Юноши переглянулись, подняв брови. Явно шокированная миссис Дрейфус, изо всех сил пытаясь быть вежливой, пробормотала что-то вроде «у всех свои вкусы».

Рейчел смотрела в пол, низко опустив голову и теребя уголок носового платка. В душе ее наверняка поднялась волна омерзения и смущения, а оскорбленная невинность боролась с любопытством – да, с любопытством. Джулиус торжествовал. Вот так всегда: стоит чего-то пожелать, и оно само идет к нему в руки. «Какая простая штука жизнь, – размышлял он. – Все достается так легко».

Затем подали кофе и кексы, и напряжение в комнате спало. К тому же в гостиную вернулся Уолтер Дрейфус, который не слышал бестактного заявления Джулиуса. В руке он нес папку с дагеротипами, которые намеревался показать гостям.

По пути домой, в кебе, Хартман со всей возможной мягкостью дал понять другу, что тот нарушил все приличия.

– Приходится принимать правила, принятые в этом обществе, – сказал он. – В чужой монастырь со своим уставом не ходят. В присутствии замужних дам еще допустимо произносить некоторые слова: миссис Дрейфус – превосходный человек и очень широко мыслящий, но при девушке – нет. В высшем свете такое поведение считается почти непростительным. Вас простят только потому, что вы иностранец.

Джулиус совершенно не обиделся за этот выговор; он считал это маленькое происшествие ерундой. Его все это весьма забавляло.

– Мой дорогой Хартман, – сказал он, позевывая. – Рейчел Дрейфус почти двадцать пять лет. Что она, про проституток никогда не слышала?

– Вопрос не в этом, – нахмурился его собеседник. – Она может каждый день видеть их на улице, но вслух о них не говорят, и точка.

– Невероятно, – пробормотал Джулиус. – До чего же эти люди лицемерны. Такие девушки, как Рейчел Дрейфус, выходят замуж и делают ровно то же, что и малолетние танцовщицы в Касбе, только не так умело. Не понимаю я всей этой скрытности и стыдливости. Я в детстве спал в одной постели с матерью и отцом и видел, что они делают. Мне это казалось скучнейшим занятием.

– Да уж! – воскликнул Хартман. – Не сомневаюсь, что вы можете порассказать немало отвратительного о своем детстве. Но здесь совсем другое дело. Английских девушек воспитывают очень строго. Родители скрывают от них неприглядную сторону жизни. – Он рассмеялся – несмотря на то что он не одобрял эскападу Джулиуса, его она тоже позабавила. – Вот погодите, появятся у вас собственные дочери…

Это навело Джулиуса Леви на новую мысль.

– Полагаю, – сказал он, – что такая девушка, как Рейчел Дрейфус, – сколько ей, там, лет, двадцать четыре вроде, – никогда бы не позволила себя соблазнить?