Он приехал к Ане, не собираясь ей ничего говорить. Выложил на стол материалы. Посмотрев на фотографии, Аня сказала:

— Я почти не сомневаюсь, что это она, а точно, к сожалению, даже ты узнать не сможешь. Нужна экспертиза, а ее сделать стоит недешево, да и согласие нужно, материал просто так не возьмешь.

— Да ты объясни мне, в чем дело. У меня тоже есть еще что сказать.

Аня коротко, стараясь не упускать деталей, рассказала всю историю.

— Есть только одна нить к этому Павлову. Адрес старый он сам оставил, правда, это было очень давно. А кто такая она, то есть мамаша, неизвестно, ничего нет, кроме описания. Словесный портрет. А девчонка хочет встретиться, девочка непростая, хорошая. Я ее даже полюбила. Думаю, правда, что она может наскандалить, но это ее право. А ты о чем тут намекал? Что у тебя есть еще?

— Да ничего, в принципе. Только у меня есть полная гарантия, что это она. На словах, конечно.

О том, что он уже однажды занимался этим делом, Михаил решил не говорить даже Ане: что-то его остановило. Не профессиональная этика, а нечто другое. Он вспомнил заказчицу, жену Павлова. Ее холодный взгляд в упор, глаза — странные, необычайно красивые, но в то же время взгляд этих глаз был жестким. Впечатление было сильное, уже четыре года прошло, а он все помнит. Одета дама была с шиком, шуба неведомого зверя, он таких никогда не видел, украшений почти не было, как и косметики на идеальном холеном лице. На пальцах колечко, недешевое, но одно. Изысканная дама. И вела себя очень спокойно. Клиенты обычно волновались, путано рассказывали, в чем дело, чего они хотят конкретно, понять зачастую было непросто, а здесь — четко, ясно. Лишних вопросов задавать не приходилось. Воля у этой дамы железная, это точно. И явно неглупа, несмотря на свою внешность. Утверждение, что красивые женщины — дуры, Михаил поддерживал, потому что жизнь его чаще всего подтверждала. Но это был не тот случай.

Они сидели с Аней и молчали, каждый думал о своем. Пили коньяк, символическую дозу, конечно. Он за рулем. Девчонка скоро должна подъехать. Михаил хотел посмотреть, что за дочь у красотки. Но Аня сказала, выйдя из раздумий:

— Знаешь, дело деликатное, поэтому тебе лучше уехать. Я с ней сама поговорю. Не знаю почему, но девчонка мне нравится, жаль ее. Хотя проста слишком, необразованна и вульгарна, но неплохая. Добрая. И талант у нее имеется, дал же господь. Ты знаешь, она великолепный парикмахер. Меня стрижет, дам знакомых. Тебе трудно понять, ты мужик, но это большая редкость. Причем сама, нигде практически не училась. С фантазией, со вкусом девчонка. Сейчас и сама преобразилась. А видел бы ты ее год назад! Заброшенная, неухоженная, попивала часто, видно. Но из этого материала можно лепить и лепить, если подойти с умом. Она податливая, а это главное. Заняться некому было. Брошенная. Бывают же на свете стервы. Я все понимаю — жизнь собачья, нищета. Но здесь — не тот случай. Зачем бросила дочь, сука? Муж ее, Павлов, скорее всего, не отец. Иначе все это просто в голове не укладывается. Он во всем этом принимал участие. Ну ладно, Миша. Она скоро приедет, обычно не опаздывает. Тебе пора.

Закрыв за ним дверь, Анна Петровна задумалась. О чем говорить с Веркой? Что посоветовать? В такой ситуации нечего и придумать. Девчонку понять можно, она хочет на мать посмотреть. А той это совершенно не нужно. А впрочем, что тут думать? Все равно сама решит. Обещала помочь — помогла. Теперь ее дело, взрослый человек, в кровных узах сами разберутся. А то впутаешься, это как между мужем и женой. Они помирятся и воркуют, как ни в чем не бывало, а тот, кто вмешивался из самых добрых побуждений, остается врагом. Верка уже звонила в дверь.

Вид она имела бледный. Не спала, наверное. Или сильно волновалась. Поэтому сразу и не хотелось говорить о деле. И тянуть было нельзя — только мучить.

— Успокойся, Вера. Все в порядке. Он ее разыскал. Все проверили, ошибки быть не может. Есть адрес и фотографии. Ты мне обещай только не делать глупостей. Ты уже взрослый человек. Сохраняй достоинство. Выросла, даже преуспела. Если захочешь — всего добьешься. Может быть, подумаешь? Ну к чему тебе все это? Зачем она тебе нужна? У тебя мама и папа есть, любят тебя, вырастили.

— Нет. Я уже два года думаю. Жизнь свою перевернула. И вам спасибо за это, конечно. Но я хочу на нее посмотреть. Живьем. Хочу — и все. Вам это трудно понять. Убивать ее не собираюсь, просто мне интересно — какая она?

— Ну хорошо. Ты успокоилась? Идем на кухню, я кофе сварю. Сейчас посмотришь какая, действительно, очень красивая. Вот тебе все семейство Павловых на снимке.

У Верки дрожали руки, когда она взяла две фотографии. На нее, как из далекого, запоздалого прошлого, смотрела женщина. Она была безупречно красива, хотя сейчас для Верки вряд ли это было так важно. Нежное строгое лицо — ни тени улыбки, тонкой кистью выписанные черты, точеный нос, легкая ямка на подбородке, большие глаза, серо-голубые, в густой опушке ресниц. Убраны назад русые волосы. Нет прически — глупо подумала Верка. Эта дурацкая мысль первая пришла ей в голову. О чем это она думает, дура? Это же — ее мать. Та, которая ее родила и бросила, та, которую она столько искала. Ей вдруг показалось, что эти два года она занималась тем, что искала эту женщину, бродя по Москве от дома к дому, от квартиры к квартире. Хотя ничего подобного не было. Нашла легко и просто. Ну, помогли немного, и все. Потом подумала с горечью, что совсем на нее не похожа. До обидного. Мелькнула безумная мысль, что, может быть, за это ее и бросили. Хотя, что это я, у маленьких детей и не поймешь, они все на одно лицо — красные, опухшие, а глаз вообще не видно. Отпадает.

— Ну что, насмотрелась? — вытащила ее, как кутенка за шиворот, из водоворота мыслей Анна Петровна. — Пей кофе, горячий. И слушай дальше. Ты меня слышишь вообще, Вера?! Ау!

Верка встряхнула головой и посмотрела туманным взглядом. Медленно-медленно лицо принимало осмысленное выражение.

— Ну, слава богу. Слушай. Рядом ее муж, тот самый парень, который ее в роддом привозил и тебя потом искал, Евгений Павлов. У них есть один ребенок, твой брат. Ему сейчас семнадцать лет. Зовут Антон. Павлов — довольно крупная фигура в бизнесе. Не самая крупная, но все же. Живут хорошо. Мать твоя нигде не работает. В прошлом копаться не стали. Вот, собственно, и все.

Вера слушала, одной рукой держала чашку с кофе, а другой опять вцепилась в фотографию. Верка выросла в естественной среде, почти как Маугли. Ее детство не отягощали ни запреты, ни воспитание. Нравоучений в своей жизни она почти не слышала, только от бывшего мужа да иногда от Маши, и реагировала на них, как собака на кота. Поэтому и была она естественна, как вода, как трава, как воздух. Хотела есть — ела, хотела смеяться — смеялась, да так, что окружающие сначала вздрагивали, потом хохотали вместе с ней. Когда Верка хотела плакать, она тоже себя не сдерживала. Сейчас с ней приключилась настоящая истерика. Анна Петровна, хоть и раскиселенная жалостью, была даже шокирована таким взрывом чувств. Она поливала Веркину голову холодной водой из душа, с трудом затащив ее в ванную, потом напоила коньяком, заранее решив, что теперь придется оставить девицу ночевать, куда она поедет в таком состоянии. На этот взрыв эмоций смотреть было не очень-то приятно. Верка рыдала и материлась, как сапожник, забыв, кто она и где находится. Успокоилась, выпив граммов сто, и теперь сидела с опухшей физиономией, молчала, глупо глядя перед собой. Потом сказала глухо: