А вот с девчонками вышла небольшая история, которая чуть отвлечёт наше внимание от мельника и рыжей санитарки.

Так уж случилось, что Сонечка Павловская, ангелочек и тихоня, влюбилась без памяти в торжевского Витю Гриценко, партизанившего во время оккупации. Он был старше её на четыре класса, замечательно хорош собой, быстр и смел, и именно таким Сонечка запомнила его. А когда после прихода наших он пришел в топоровскую больничку на перевязку — ему сложно было перевязывать культю правой руки, выше локтя ампутированную в киевском госпитале, — Соне удалось напомнить ему о себе.

Вите было сложно узнать в красивой девушке с вишнёво-карими глазами прежнюю козявку, бегавшую с ребятнёй по их улице в Торжевке. У неё оказались неожиданно ловкие руки — ему почти не было больно на перевязках. И Сонечка, не обращая внимания на недовольство соперниц, вдруг разглядевших в Витьке Гриценко неплохой вариант, так его и не выпустила из своих рук. И, пока старшие судили и рядили, очень быстро вышла замуж.

Ну… А дальше всё понятно — молодым ребятам всегда есть чем заняться и о чём поговорить бессонными ночами.

Витя рассказывал Соне о своей партизанской жизни в мироновских лесах, как вместе с ребятами пили болотную жижу под песни Ольги Каменской, до которых окружившие чащу немцы вдруг оказались большими охотниками, какие землянки копали зимой и как его последняя мина слишком рано рванула, да, видишь, удачно он завалился за насыпь, вот только руку от осколков не успел убрать, жалко, конечно.

А Сонечка, прижавшись к мужу, тоже много рассказывала такого, от чего у Вити перехватывало дыхание, только зубы скрипели. Когда она рассказала про немецкого доктора и тот самый «осмотр», Витя побелел, вышел на крыльцо и долго прикуривал, ломая спички.

Вот тогда-то Сонечка, желая развеселить мужа, и рассказала ему особенности лечения мельника. Витя, как оказалось, хорошо знал Янека, поэтому сначала хихикал, потом уже просто повизгивал, вытирая слезы. А вскоре, как назло, Витю приехали наведать его друзья, такие же, как он, мальчики — поломанные, искалеченые, в шрамах и медалях, зато живые. А уж за праздничным столом, да с такой хозяюшкой, да между свадебных тостов, да как не посекретничать суровым бойцам-партизанам?

История с особой фиксацией части тела Белевского немедленно стала самым страшным всеобщим секретом, над живописностью которой посмеивались, смеялись и просто вповалку валялись друзья-товарищи. Белевский сначала не понял общую наэлектризованность, которая сухими искрами задавленного хохота проскакивала в глазах друзей. Потом со всем пылом пытался выяснить, что же такого весёлого в его лице. Но народ не сдавался и, скрывая перекошенные судорогой лица, избегал расспросов.

В конце концов, когда даже Толька Муравский, пьянчужка и дырка от бублика, обмывая свою удачную женитьбу, вякнул что-то про мельника, Ян дождался, когда гости разошлись покурить, сгрёб Толика в охапку и натурально придушил. Вернувшиеся в хату гости застали дивную картину — Толик был молчалив и странно бледен, только воду пил, окна были распахнуты в ночь, ветер шевелил занавески…

А мельника и след простыл.

Двадцать минут потребовалось Янеку, чтобы добежать до своего дома, потом — прямо через забор, на улицу и до больнички. Думаю, что никто не захотел бы повстречать мельника в ту минуту.

Вот и вернулись мы к началу истории.

Ян стоял и щурился, поводя плечами и шумно вздыхая.

— Белевский, вашу мать!! Что вы себе позволяете?! — звенел Николай Ростиславович. — Вы что, в свой хлев зашли? Это больница! Больница, где, смею заметить, вас вылечили! А вы с топором на людей бросаетесь!

Врач резко развернулся, попытался выдернуть глубоко завязшую в двери барду, но не смог. От этого он возмутился ещё больше.

— Так. Белевский! Вынимайте свою железяку и идите отсюда к чёртовой матери!

— А что… — пробормотал мельник. — Ч-ч-то она…

— Что?! Кто?! Да прекратите вы бормотать, Белевский! Как топорами бросаться, так лучше любого гурона! А как внятно изъясняться, так бормочете!

— А ч-ч-что она! — Белевский, казалось, готов был расплакаться, как маленький обиженный мальчик. — А ч-ч-что она меня перед всеми люу-у-удьми запозорила-а-а?!

— Белевский! Да что вы загадками говорите?! — зыркнул Грушевский. — Я что вам сказал?! Ладно. Оставляйте топор. И — марш отсюда!

Мельник, вжав голову в плечи, хмуро развернулся и пошёл вон из больнички. Его лицо горело, ему было стыдно и плохо. Его тошнило и шатало от мысли, что он стал посмешищем села, что он опять так опозорился перед доктором, которого очень уважал и собирался как раз отблагодарить.

«Отблагодарил, — думал мельник. — Вот тебе и благодарность, шляк трафив».

Когда он отошёл от больнички на приличное расстояние, он услышал, что сзади кто-то бежит со всех ног, рискуя расшибиться в темноте. Он инстинктивно развернулся и дёрнулся к голенищу правого сапога, доставая нож. Это движение так испугало Ларису, что она споткнулась и кубарем покатилась в ноги мельнику.

Мельник спрятал нож и зажёг спичку. И застыл, глядя на растрепанные рыжие волосы, которые светились, как затухающие угли. И увидел залитые слезами глаза своей заклятой обидчицы.

— Ах ты ж… — выдохнул он от неожиданности.

Лорка стояла на коленях и смотрела на нависшего над ней Яна.

— Курва?! Да?! Ты это хотел сказать?! — крикнула она ему в лицо.

Спичка больно обожгла пальцы. Он зачертыхался и зажёг новую.

— Ты это хотел сказать?! Да?! — сказала она тихо-тихо, почти выдохнула.

Мельник промолчал. Ему показалось, что он слышал этот голос. В его голове будто помутилось. Большим медведем он наклонился к дрожавшей девушке. Взял её за плечи и поднял, как котенка.

— Ты… Ты… ты не сон… — забормотал он.

Лариса молчала, глядя в его глаза. Спичка опять погасла. Ян Белевский держал маленькую девушку, едва доходившую ему до плеча, и ему казалось, что он окончательно сошёл с ума. Вдруг в его голове всё перемешалось, и эхо снов, эхо лучших снов в его жизни, таких снов, которых он никогда больше не видел, о которых втайне мечтал, стыдился сам себя, эхо этих снов взорвалось в голове от голоса рыжей девочки…

…Только вернувшись после операции в свой такой любимый и такой наполненный холодом отчуждения дом, он