мне нужно сказать тебе одну вещь.

Все так неправильно. У Тоби вообще никого не осталось.

Очень тебя прошу, Крокодил, поверь мне. Он хороший и добрый.

Позаботься о нем. Ради меня.

Кажется, мне нужны новые руки. Эти уже ничего не могут.

Ты смогла прочитать, что я тут накорябал?

Если получится, попытаюсь устроиться призраком в „Клойстерс“, чтобы хоть как-то тебя порадовать.

Я тебя очень люблю,

Финн».

Иллюстрация на соседней странице представляла собой фрагмент французской картины XV века. Она называлась «Монахиня кормит больного». Больной лежал на больничной койке, укрытый синим одеялом. Выглядел он очень плохо: лысый, с серым лицом. Одну руку он прижимал к груди, словно пытался поймать момент, когда его сердце перестанет биться. Но монахиня выглядела еще хуже. Она кормила больного с ложечки, а на ее сером, осунувшемся лице читались тревога и страх.

Я захлопнула книгу и убрала в рюкзак. Потом переставила рюкзак себе под ноги. Всю дорогу до дома я смотрела в окно. Здание, дерево, автомобиль, автомобиль, микроавтобус, стена, пустырь, микроавтобус. Я пыталась найти систему, уловить скрытую связь вещей. Мне казалось, что если смотреть очень-очень внимательно, то мир, распавшийся на кусочки, возможно, опять станет целым — снова станет тем миром, который я могла бы понять.

Иногда я играю в такую игру: притворяюсь, что меня перенесло во времени. Словно я и вправду девочка из Средневековья, оказавшаяся в 1987 году. В эту игру можно играть где угодно. В школе. На улице. В торговом центре. Чем современнее, тем лучше. Это очень хороший способ взглянуть по-новому на привычное окружение и увидеть вещи такими, какие они есть на самом деле. В последний раз я так делала в «Гранд Юнион», куда мама отправила меня за покупками. Это было на следующий день после моей поездки к Тоби, и я всеми силами старалась отвлечься от мыслей о записке Финна.

Вернувшись домой со станции, я сразу же убрала «Книгу дней» подальше в шкаф. С глаз долой. Решила, что сделаю вид, будто ее вообще не было, этой книги. Если притвориться, что я ничего не читала, наверное, я смогу как-то жить дальше. Такой у меня был план.

Разумеется, он не сработал. Если ты что-то узнал, это знание остается с тобой навсегда, как бы ты ни старался вернуться к блаженному неведению. Спрятанная в шкафу книга была как пожар. Который надо потушить, пока он не разгорелся по-настоящему. Возможно, все было бы не так плохо, если бы мои воспоминания о Финне не разбились вдребезги. Или если бы Финн попросил меня позаботиться о ком-то другом, о ком угодно — но только не о человеке, из-за которого все поломалось.

Сразу после уроков я пошла в магазин — с маминым списком продуктов. В «Гранд Юнион» я смотрела на лампы под потолком и думала, что они похожи на звезды, слепленные в комки и раскатанные, как тесто. А в магазинных тележках можно было бы возить дрова, будь их колеса чуть больше. А киви, бананы и манго — это какие-то диковинные плоды из далеких заморских стран. Я в жизни не видела таких овощей. Я держала в руке банан, смотрела на него во все глаза и бормотала себе под нос всякие глупости, и тут вдруг рядом возник Бен Деллахант и уставился на меня, как на совсем уже безнадежную психбольную. Наверное, я покраснела, как рак. Я сама чувствовала, как горят мои щеки.

— И что же это за странная штука, которую вы, земляне, зовете бананом? — спросил Бен голосом мистера Спока.

У меня в голове пронеслись тысячи вариантов более-менее убедительных объяснений. Я могла выдать Бену любой, но потом вдруг подумала: а зачем? Почему я должна что-то ему объяснять? У меня есть дела и поважнее. А Бен пусть думает что хочет.

Я посмотрела ему прямо в глаза и сказала:

— Я и вправду больная на голову.

Он явно не ждал такого ответа. Я поняла это по его растерянной, глупой улыбке.

— Иногда я представляю себе, что попала сюда, в наше время, прямо из Средневековья. Как будто я здесь ничего не знаю, и все вокруг кажется странным, новым и непонятным. Еще есть вопросы? В общем, теперь ты знаешь, какая я долбанутая. Можешь смеяться. Можешь рассказать друзьям, тогда посмеетесь вместе. Мне все равно. Делай что хочешь.

Бен стоял, словно ударенный пыльным мешком по голове. Все с той же растерянной, глупой улыбкой. Потом медленно кивнул головой, как будто пытался что-то решить для себя.

— Мне это нравится, — сказал он чуть погодя.

Слова Бена застали меня врасплох, и вся моя показная отвага мгновенно улетучилась. Я снова почувствовала, что краснею, и отвела взгляд.

— Вообще-то, это не должно тебе нравиться, — пробормотала я.

— Ага. «Должно», «не должно» — мои самые нелюбимые слова.

Я не привыкла к такому общению с мальчиками и на мгновение почувствовала себя очень крутой. Я попыталась незаметно вернуть банан на место, но, конечно же, уронила еще два. Бен наклонился и поднял их с пола.

— Я никому ничего не скажу. Я не такой.

— Спасибо.

— Джун?

— Да?

— Твой дядя… Я видел статью, в библиотеке. — Бен на секунду отвел взгляд. — У него и правда был СПИД?

Я молча кивнула. В школе ко мне уже подходили несколько человек, прочитавших статью. Наверное, мы были первой семьей, так или иначе связанной с этой кошмарной заразой, о которой все время писали в газетах и твердили по ящику. В смысле, первой среди всех наших знакомых — и людей это, похоже, завораживало. Когда меня спрашивали о дяде, в голосе вопрошавшего всегда слышалась легкая нотка чуть ли не благоговейного восхищения. Как будто то обстоятельство, что мой дядя умер от СПИДа, делало меня в глазах окружающих более интересной. Я никогда не пыталась этим воспользоваться. Люди, которые спрашивали о Финне, совершенно искренне полагали, что речь идет о каком-то незнакомом дальнем родственнике. Для большинства людей дядя — это и есть дальний родственник, то есть, по сути, чужой человек. Никто не подозревал о моем отношении к Финну. Никто не мог даже представить, что творилось у меня в душе, когда они говорили СПИДе, как будто СПИД — самое важное в этой истории. Важнее Финна. Важнее того, как сильно я его любила и как отчаянно мне его не хватает. Я не могла это слушать. Мне хотелось кричать.

— Очень сочувствую, — сказал Бен.

И больше он ничего не сказал. Не стал задавать никаких вопросов. За что я была крайне ему благодарна.

На следующий день я пришла в школу во всем старомодном. «Деревенское» платье от «Gunne Sax» с надетым поверх него свитером, толстые шерстяные колготки и, конечно же, сапоги. Волосы я, как всегда, заплела в косы, но в тот день связала их на затылке красной ленточкой, которую выдрала из энциклопедии. Мне было плевать, что обо мне подумают. Меня повсюду преследовали слова Финна. Его записка, оставленная в «Книге дней», никак меня не отпускала. И этот наряд, эта красная лента, эта другая я были всего лишь попыткой спрятаться.