Истоки жизненного пути Татьяны контрастны онегинским. Именно в своих истоках Татьяна максимально независима от внешних обстоятельств, растет так, как подсказывает ей ее натура, причем само собой оказывается, что в ее натуре нет эгоизма и очень много отзывчивости и самоотверженности. Быт Лариных довольно примитивен, но тонкость и деликатность Татьяна занимает из книг, а в доме черпает чрезвычайно необходимую человеку толику взаимной приязни. Очень рано просыпается ее воображение, питаемое вначале страшными рассказами «зимою в темноте ночей», а потом — французскими романами. К ней рано приходит ощущение идеала, который подсказан, разумеется, книжками, но в полном ладу с влечением собственной чистой души.

Духовный мир Татьяны сформировался очень рано и как бы весь сразу. Теперь проще судить, почему это так. В жизни Татьяны преобладает духовное начало. Онегинская мысль обобщает опыт; Татьяне личный опыт не обязателен; с помощью книг ее мысль объемлет весь мир. В ее сознании высокое место принадлежит идеалу: благодаря ему отсекается мелкое и мелочное, Татьяна распахнута высокому и светлому.

Само наличие идеала в душе человека может иметь разные следствия. У натур эгоистических это может приводить к капризной неудовлетворенности (у Крылова есть басня «Разборчивая невеста»). В Татьяне нет эгоизма; наличие идеала становится стимулом самовоспитания: идеалу нужно соответствовать.

Означает ли сказанное, что Татьяна совершенно свободна от обстоятельств? Нет, разумеется, и понимает это она сама. Уже отмечалось, что Татьяна предвкушает неизбежность одиночества, если она продолжит жить по книжным законам, поскольку все окружающие живут иначе: так добровольно возникает внутренняя установка смирить со временем «души неопытной волненья».

Судьба упасла Татьяну от непременно мучительной роли разграничения — в процессе практического знакомства — идеального и неидеального в избраннике: испытание неидеальным выдерживает не всякая любовь. В Онегине очень много от идеального книжного героя во вкусе Татьяны, но далеко не все; поэт оговаривает специально: «Но наш герой, кто б ни был он, / Уж верно был не Грандисон». «Неграндисоновское» в Онегине, конечно же, чувствительно задевало бы Татьяну, и все про все знающий Онегин это хорошо понимает:

Что может быть на свете хуже

Семьи, где бедная жена

Грустит о недостойном муже

И днем и вечером одна;

Где скучный муж, ей цену зная

(Судьбу, однако ж, проклиная),

Всегда нахмурен, молчалив,

Сердит и холодно-ревнив!

Онегин проницательно угадывает опасность, где неопытный глаз ее не различает, проверка идеалом — трудное испытание. «Недостойный муж» может обладать многими достоинствами, но они теряют значение, поскольку в целом человек недотягивает до идеала. Напротив, выражение «цену зная» удостоверяет высокую идеальность человека, с которым, однако, неидеальному человеку по-своему трудно.

Такова Татьяна периода ее предыстории, до встречи с Онегиным. Содержание второго цикла духовной жизни Татьяны, или первого этапа собственно «истории» героини, определяется ее любовью к Онегину. Здесь нет резких перемен: напротив, любовь лишь выявляет все дремавшие качества героини.

Но тут нам придется сделать большую повествовательную паузу. В подражание творцу? Он ведь тоже свел героя и героиню в ларинском саду — и закруглил третью главу, испросив у читателей разрешения «погулять и отдохнуть». Только какое «отдохнуть»! Вернувшись к описанию свидания, Пушкин очень многое поменял и в психологическом портрете героя, и в сюжете.

У нас двойная задача: понять, что и как изображает поэт. Чтобы лучше увидеть героев, надобно уяснить художественные приемы, которые использовал автор для их воплощения.

«Минуты две они молчали». Мы выслушаем их, но пока попросим затянуть молчание: нам нужно во многом разобраться.

ЭТАП ВТОРОЙ

Четвертая глава как рубеж творческой истории романа

Важный рубеж творческой истории «Евгения Онегина» приходится на михайловскую осень 1824 года, когда поэт приступает к работе над четвертой главой.

2 октября 1824 года Пушкин окончил в черновике третью главу «Евгения Онегина», а 10 октября — «Цыганы». Он тут же начинает четвертую главу. В конце октября принимается ответственное решение: Пушкин посылает Плетневу первую главу романа для напечатания. В психологическом отношении октябрь 1824 года предельно напряжен, вызрела ссора с отцом. Но поэт несгибаем. Он активно работает, и работа греет душу.

В романтических поэмах для выпуклой обрисовки сталкиваются типологически резко различные герои (это требует и расширения пространства, поскольку кто-то из героев перемещается из привычной в экзотическую среду). У Пушкина «Цыганы» исчерпали подобную ситуацию («Но счастья нет и между вами, / Природы бедные сыны…»). Теряет смысл внешняя антитеза героев. Поэт осознал, что движение художественной мысли может быть направлено внутрь героя. Мир человека предстает неисчерпаемым, непредсказуемым. Роман в стихах дал блестящую возможность реализовать новый поворот творческого замысла. Полная обрисовка судеб романтических героев (в поэмах) составила в романе лишь его большую экспозицию.

Роман в стихах четвертой главой виртуозно принял эстафету от романтической поэмы. В финале «Цыган» поэт выходит на острую психологическую проблему: знает ли человек сам себя? Вопрос кажется излишним: если от других людей человек может в душе своей таить какие-то секреты, то от самого себя у него не может быть секретов; для себя человек духовно прозрачен, секреты просто некуда спрятать. Видит человек свою душу насквозь; однако возможны ошибки самопознания. Так получилось с Алеко. На худший случай герой твердо припасает компенсацию — наслаждение местью. Он и поступил, как было предрешено, но насладился ли мщением? В финале мы видим Алеко в состоянии шока: он сам, без подсказки со стороны, ужаснулся содеянным.

Избирательная структура романтической поэмы не вместила изображение прозревшего героя; роман в стихах успешно, без подсказки со стороны, решил такую задачу. Допускает ли ошибку самопознания Онегин? Но уже сказано: «В любви считая-сь <себя считая> инвалидом…» Что станется с этим «инвалидом»? Как человеку угадать свои потенциальные возможности, которые неведомые ему обстоятельства окажутся способствующими реализовать?

Мы привыкли воспринимать четвертую главу романа в стихах в том виде, в каком она напечатана. Здесь она начинается солидным рядом цифр, означающих пропущенные строфы. Строфы эти известны, а четыре из них были поэтом даже напечатаны в журнале именно как отрывок из «Евгения Онегина». Это — авторский монолог, обличающий легковесные нравы светского общества; VII строфа, текстуально начинающая главу, — его завершение. Удостоверив солидарность героя с этими размышлениями, поэт вторично (в сжатой форме) излагает предысторию Онегина, отмечает волнение, охватившее героя при получении письма Татьяны, и приглашает читателя в сад, где произошла встреча героев.

VI том Большого академического издания, где собраны все сохранившиеся варианты и где есть раздел «Варианты черновых рукописей», искажает композиционную структуру начального текста. В томе напечатаны «варианты», которых