Легко вскочив, он протянул мне руку, и я, правда не без опаски, ухватилась за нее. Режиссер поставил меня на ноги, но только я попыталась заглянуть ему в лицо, как он подтолкнул меня в спину:

— Побежали, побежали!

Но я не тронулась с места:

— Почему ты все время заставляешь меня бегать?!

— Ты красиво двигаешься. Ты же помнишь, что я говорил о Красоте? Красивый человек обладает огромной властью над душой художника. Он может вдохновить на создание сонаты, которую принято называть "Лунной", а может иссушить вдохновение вообще.

— Ты преувеличиваешь… Не так уж я и красива.

Режиссер удивился:

— А я и не о тебе вовсе… Я вообще о Красоте. Женщины, мужчины, ребенка… Вон лошади, видишь? Разве они не способны вдохновить? Ты ведь тоже претендуешь на звание художницы, значит можешь судить.

— Откуда ты… Ах да… Ты же все знаешь!

— Ну побежали! — умоляюще воскликнул Режиссер, и не успела я ответить, как его ослепительная рубашка уже замелькала впереди.

Я бросилась на красный цвет, который впервые не останавливал, а призывал к движению. Колкие стебли сухо потрескивали у меня под ногами, кое-где в светлой стерне проглядывали розоватые головки клевера, и детское воспоминание о сладости их прохладных лепестков оживало на языке.

Как ни странно, лошади, что паслись у самого края березняка, не шарахнулись от нас, а продолжали выискивать траву посочнее. То и дело какая-нибудь из них встряхивалась и фыркала, отгоняя мух. Длинные хвосты ни на секунду не оставались в покое. Оглядев их с самодовольством хозяина, Режиссер спросил:

— Какую хочешь?

— Что?! Я ни разу в жизни не сидела на коне!

— Тем лучше. Впервые все лучше. Кроме секса…

— Да я даже не подойду ни к одной!

Не слушая, он поймал за гриву белую лошадь и подвел ко мне:

— Белые обычно спокойнее.

— Еще и без седла?!

— А какая тебе разница? — беспечно отозвался Режиссер. — В седле ты ведь тоже никогда не сидела.

Я пообещала свернуть себе шею, но Режиссер напомнил, что лошадь не выше Красного замка, и поспорить с этим было невозможно. Опустившись на одно колено, он сцепил руки "замком" и уверенно сказал:

— Ну, давай!

Когда я с горем пополам вскарабкалась, в голове у меня поплыло: эта лошадь оказалась высотой с небоскреб. Не слушая моих причитаний, Режиссер ловко запрыгнул на красивого, в белых "гольфиках", вороного коня и, подобравшись ко мне поближе, спокойно сказал:

— Ты уже вышла из круга — постель, раковина, плита. Назад тебе не захочется. Так что… Вперед!

Он ударил ладонью мою лошадь по крупу и сам поскакал рядом.

— Выпрями спину! Чувствуешь? Это свобода! Только здесь и сейчас, потому что твоя душа на воле. Ты не найдешь свободы, бегая по миру. Она в тебе! Во мне! В нас!

Оглушительно гикнув, Режиссер вырвался вперед, но моя лошадь не отставала. Мы точно срослись с ней в то мгновение, когда тронулись с места. Ветер окутал нас невидимым коконом, слепил друг с другом, и я знала, что никогда не упаду. Мы словно превратились в безумно счастливого Кентавра, которому не нужна даже любовь Афродиты. Пока в ушах так вольно поет ветер… И все же было в нашей скачке что-то яростное, и радость наша была злой, будто мы топтали в эти минуты все, что душило нас. И даже в песне ветра все отчетливее слышался надрыв.

Мы скакали долго, наверное, целую жизнь, но Я ничуть не устала и не пресытилась остервенелой радостью. Режиссер не обманул — я получила ее сполна. Никто и никогда не давал мне больше…

Горизонт, которого мы пытались достичь, из багряно-лилового стал густо фиолетовым, и только тогда до меня дошло, что наступила ночь.

"Пол! — ужаснулась я. — Пол ведь уже давно дома!"

Словно угадав мои мысли, Режиссер удержал коня, и моя лошадь тоже остановилась.

— Надо возвращаться, — сказал он.

— Как же мы вернемся? Мы так далеко ускакали от того места…

Режиссер рассеянно ответил:

— Места здесь везде одинаковые. Я доставлю тебя домой, не волнуйся. Только сначала ты должна мне помочь.

Я ничего не спросила, ожидая продолжения, и тогда он сказал:

— Мне нужно срочно отснять один эпизод. Прямо сейчас.

— Что за эпизод?

— Свадьба.

— Свадьба?!

Он соскочил с коня и подставил руки:

— Прыгай!

Его ладони обжигали, и весь он был разгорячен скачкой. Но стоило мне коснуться земли, как Режиссер убрал руки. Потом хлопнул обеих лошадей:

— Бегите!

Они удалились ленивой рысью. Режиссер сказал:

— Закрой глаза. Подставь лицо ветру, пусть остудит. Нельзя выходить замуж сгоряча.

— Но это же только кино!

— Конечно. Только кино. Но ты ведь помнишь, что мой принцип — полная правдоподобность? Ты должна прожить все на самом деле, а не просто сыграть. Тем более, что играть-то ты не умеешь. Если б тебе не было в действительности так жутко и весело на коне, ты бы этого не изобразила.

— Жаль, что ты не снимал…

Он оскорбленно воскликнул:

— Как — не снимал?! Весь этот день войдет в мой фильм.

Теперь настал мой черед изумляться:

— Но ведь нигде не было ни души! Кто же снимал? Где-то опять была спрятана камера?

Усмехнувшись, Режиссер широко взмахнул руками:

— Везде! Мой фильм — в этом воздухе, на этой траве, на твоих ресницах… Как снег. Потом я просто соберу его и слеплю все, что мне захочется.

— Этого не может быть! Но я почему-то верю тебе.

— Потому что я особенный, — важно заметил он. — Гениальный и неотразимый.

Я не удержалась от смеха:

— Может, и так… Может, ты и вправду лучший режиссер на свете. Жаль, что я до сих пор так и не видела твоего первого фильма.

Во взмахе его красивой руки выразилось пренебрежение:

— А, он уже умер… Для меня умер. Я начал снимать новый фильм, и тот перестал существовать. Он мне так нравился! А теперь я не могу смотреть его… Все не так, не то, фальшиво. Надеюсь, что этот выйдет таким, как я хочу.

— А потом ты начнешь снимать третий фильм.

— Да, — со смехом подхватил он, — и все повторится… Грустно. Грустно жить без прошлого. Или с тем, которого только стыдишься.

Не в силах скрыть зависть, я сказала:

— Зато у тебя есть будущее. Ты чего-то добиваешься. А я даже не вижу себя в завтрашнем дне.

— Постель, раковина, плита, — насмешливо напомнил Режиссер. — Это тебя уже не устраивает?