Принятие закона имело весьма громкую развязку. Томас Кранмер, мучимый угрызениями обостренного чувства совести, написал серию ученых записок, в которых проиллюстрировал содержащиеся в догматах ошибки и неправильные суждения. Его секретарь Ральф Морис сел в лодку-верейку возле Ламбетского дворца и отправился к королю, чтобы лично доставить ему книгу с записями. В тот момент на южном берегу реки устроили травлю медведя. Медведь вырвался из пут своих мучителей и бросился в воду, преследуемый неистовой сворой собак.

Все пассажиры лодки, кроме секретаря Кранмера, кинулись в реку. Увидев, что в шлюпку взобрался медведь, Морис тоже не выдержал и выпрыгнул за борт. В панике он и думать забыл о записках, спасая свою жизнь. Добравшись наконец до берега, он, впрочем, увидел плавающую в реке книгу. Он подозвал укротителя медведя и попросил достать ее, однако тот, выловив записки из воды, передал их священнику. Клирик тотчас же понял, что в его руках хулительные рассуждения о Шести статьях, и обвинил Мориса в измене. В ходе последовавшего за этим спора Морис опрометчиво сознался, что записки принадлежат перу самого архиепископа Кентерберийского. Священник отказался их отдать.

В смятении и отчаянии Морис обратился к Томасу Кромвелю. На следующее утро Кромвель призвал священника, который вот-вот собирался передать книгу одному из врагов Кранмера. Кромвель «выхватил книгу из его рук и пригрозил суровым наказанием за то, что вмешался не в свое дело, завладев книгой члена тайного совета». Как бы то ни было, эта история является ярким свидетельством тех страхов и противоречий, которые царили при королевском дворе. Распространялись сообщения, что Кранмера отправили в Тауэр и даже казнили. В то же самое время между Томасом Кромвелем и герцогом Норфолком вспыхнула ожесточенная ссора в доме Кромвеля; предмет спора остался неизвестен. Могло ли оказаться, что сам Кромвель более не чувствовал себя в безопасности?

C самой смерти Джейн Сеймур Генрих искал себе новую жену; рождение еще одного наследника могло бы обеспечить будущее его династии. В то время повсеместно считалось, что роль королевских жен сводилась лишь к вынашиванию потомства. Карл V предложил сосватать герцогиню Миланскую, а французский двор выдвинул кандидатуры еще нескольких дам, подходящих для столь незавидного замужества. Король попросил французского посла отправить восемь из них в Кале, где он мог бы произвести личный смотр всех сразу; предложение отклонили.

Кромвель, благоволивший союзу с протестантскими правителями Северной Европы, посоветовал остановить выбор на Анне Клевской. Ее недавно почивший отец был сторонником Реформации, если не прямо лютеранином; старшая сестра Анны приходилась женой курфюрсту Саксонии. Из них бы получились бесценные союзники. Генрих опасался возможного альянса между королем Франции, императором и папой римским против Англии в будущем. В тот самый момент Карл V направлялся из Испании во Францию. Генрих нуждался в друзьях.

Поговаривали, что Анна Клевская блистала как умом, так и красотой; ее портрет кисти Ганса Гольбейна доставили в Англию. Король, взглянув на него, объявил Анну в высшей степени достойной женитьбы. Сообщалось, что тогда она не говорила ни на одном языке, кроме немецкого, и не имела музыкального слуха. Однако в государственных делах такие пустяки не имели значения. В конце 1539 года, по окончании переговоров, продлившихся несколько месяцев, Анну отправили на корабле в Англию. Генриху столь не терпелось увидеть ее, что он поспешил инкогнито в Рочестер, где ему удалось украдкой взглянуть на будущую жену. Невеста пришлась Генриху не по вкусу — он сравнил ее с фландрской кобылой. Король обрушился с критикой на графа Саутгемптона за то, что тот писал ему из Кале восторженные отзывы о ее красоте. В свое оправдание граф ссылался на то, что на тот момент дело, как ему казалось, зашло слишком далеко, чтобы отменять помолвку. Следующим, на кого Генрих обрушил свой гнев, стал Кромвель. Король посетовал, что невеста «отнюдь не столь хороша, как твердит молва». Затем он заявил: «Знай я тогда то, что знаю сейчас, ноги бы ее не ступило в мое королевство». Чуть позднее на одном из собраний он спросил его: «Неужто нет иного выхода, кроме как мне впрячься в супружеское ярмо против воли моей?»

Другого выхода не было. Он не осмелился отречься от нее, рискуя потерять поддержку своих новых союзников в Северной Европе и, по его словам, «из-за страха поднять переполох в мире». «Мое положение шатко», — сказал он Кромвелю. Час расплаты для Кромвеля еще настанет. Торжественная церемония бракосочетания состоялась 6 января 1540 года, даже несмотря на то, что король прилюдно демонстрировал сильнейшую антипатию к своей невесте. Он всегда обходился с ней подчеркнуто вежливо, а не знающая английского Анна, возможно, и не подозревала о его неприязни. На следующее утро после женитьбы Кромвель поинтересовался, не стала ли милее королю его новая супруга. Нет. Он подозревал, что она вступила в этот брак уже не девственницей и вдобавок источала столь «неприятный запах», что он возненавидел ее еще больше. Генрих сомневался, что брак когда-либо будет консумирован. В этом он оказался прав. Королевская чета жила в браке чуть более полугода и, несмотря на эпизодические ночи, проведенные в одной постели, не дала потомства. В действительности король даже сообщил одному из своих врачей, что у него было duas pollutions nocturnas in somno, или, в просторечии, два «мокрых сновидения».

Один из придворных подошел к Кромвелю, одиноко стоявшему напротив окна в галерее.

— Во имя всего святого, — обратился он к советнику, — придумайте же какой-нибудь способ помочь его величеству.

— Да, но чем и как? — попытался уйти от ответа Кромвель. И добавил: — Так, так… дело чрезвычайно важное.

В конечном итоге решили, что король и королева разойдутся полюбовно; Анна Клевская избежит печальной участи Анны Болейн или даже Екатерины Арагонской. Конвокация духовенства пошла на уступку и объявила брак незаконным по причине отсутствия наследников, а парламент подтвердил вердикт священнослужителей. Сама же Анна Клевская, казалось, не слишком огорчилась расторжением брака, да и к тому же получила весьма щедрый пансион. Она довольно быстро овладела английским и следующие семнадцать лет жизни провела в одном из сельских поместий, ни о чем не жалея. Одну из множества ее резиденций по-прежнему можно увидеть в Льюисе, Восточный Суссекс[33].

Все это время Генрих уделял пристальное внимание безопасности и образованию своего единственного сына. Эдуард был для него залогом успешного будущего. Его первый портрет кисти Ганса Гольбейна был, вероятно, выполнен в 1540 году. На нем изображен младенец, облаченный в богатые одеяния, — миниатюрная копия отца. Подобно ему, со сдержанным достоинством мальчик смотрит прямо на зрителя; его правая рука поднята, словно он вот-вот сделает торжественное заявление, а погремушка в левой руке напоминает крохотный скипетр.

В том году трехлетнему мальчику был назначен домашний учитель Ричард Кокс, чтобы обучать его всем навыкам и знаниям, которыми должен обладать достойный принц; четыре года спустя появился еще один учитель, Джон Чек. Оба педагога были учеными-гуманистами, последователями Эразма Роттердамского, и, по всей очевидности, занимали такую же компромиссную позицию в вопросах религии, что и сам Генрих. Наставники наследника престола не могли быть лютеранами. Несмотря на это, факт остается фактом: как только Эдуард взошел на трон, религиозная политика государства приняла более радикальную протестантскую направленность. Впоследствии его нарекли «благочестивым бесенком».