несколько секунд задумался о том, что она действительно могла придумать что-то такое… но нет. Не думаю, что это её уровень.

— Никого не интересует, что ты там думаешь, — не скрывая своего отношения к нему в голосе, прошипела Анастасия. — Тебя просто гложет, что я выиграла у тебя…

— Боже мой, Настенька. — Судя по его эмоциям, он едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. — Разве что в твоих мечтах. Тебе бы мозгов не хватило придумать что-то столь ловкое и хитрое. Или забыла, кому ты проигрывала всякий раз, как… Да каждый раз, собственно.

Так. Пора это заканчивать, а то она сейчас на него набросится.

— Что тебе надо?

— Знаешь, а ты любопытный парень, — произнес Лев, глядя исключительно на меня и делая вид, будто Лазаревой тут не было и в помине. — Я посмотрел запись твоего процесса со Стрельцовым. Так ловко довести его до подобного состояния. Хвалю…

— Можешь свою похвалу себе в задницу засунуть, — перебил я его, абсолютно не испытывая желания вступать сейчас в какую-либо полемику с этим парнем. — Говори, зачем пришел, и проваливай. У нас не так много времени, чтобы тратить его ещё и на тебя.

И для проформы покрутил рукой, как бы показывая, где мы находимся.

— Деловой настрой, значит, — недовольно хмыкнул он, видимо поняв мой посыл. — Что же, похвально. Одобряю.

Открыв портфель, Калинский достал из него тонкую папку с лежащими внутри белоснежными листами. Судя по «шапке» на титульной странице, которую я успел рассмотреть через прозрачную обложку папки, это действительно иск.

— Мой клиент подает в суд на Уткина. — Лев протянул папку мне.

— Интересно, на каком основании?

В этот момент глаза Калинского загорелись от предвкушения.

— Злоупотребление должностными полномочиями. Служебный подлог. Нарушение правил безопасности движения и эксплуатации морского транспортного средства. Выбирай любую, но мы подадим общий иск по всем этим статьям. Или что? Не думал, что его маленькая тайна станет явной? Нам известно, что он подделал записи в журнале о том, кто именно проверял контейнерные крепления.

Сука. Я вот как чувствовал, что это всплывёт. Так и знал.

— Чушь собачья, — моментально взбрыкнула Настя. — Вы не сможете протащить эти обвинения через суд!

— И каким же образом ты пришла к этому выводу, Настенька?

Лазарева бросила на меня короткий взгляд, но я ничего не сказал. Не потому, что мне было нечего. Просто в эту секунду я очень усиленно думал, просчитывая возможные варианты. А она, видимо, приняла моё молчание за повод для того, чтобы действовать.

— Мы оспорим…

— Дай сюда, — сказал я, перебив её и выдернув иск из руки Калинского. — Пошли, Насть.

— Но…

— Иди за мной! — уже твёрже сказал я таким тоном, что даже она поняла: тут лучше не спорить.

— Да, Настенька, давай, — прозвучало нам в спину, когда мы уже почти дошли до пропускных турникетов. — Тебе всегда удавалось крайне хорошо бегать за теми, кто лучше тебя.

Остановился.

— Подержи-ка, — сказал я, сунув папку в руки Лазаревой, и развернулся.

Калинский всё ещё стоял там и усмехался, засунув руки в карманы своего дорогого пальто.

— У тебя проблемы? — задал я вопрос, подходя к нему вплотную. — Нет? Иск передал, а теперь вали отсюда. Ни у меня, ни у Насти нет лишнего времени на то, чтобы тратить его на тебя ещё больше.

— Не, на самом деле это забавно, — усмехнулся Калинский. — Даже удивительно, как эту снобскую аристократку тянет на простолюдинов, которые всегда будут превосходить её во всём.

Произнёс он это нарочито медленно. Не очень громко, но ровно настолько, чтобы Настя могла это услышать.

А затем добавил:

— Скажи, ты уже успел её трахнуть? Или с тобой она тоже из себя недотрогу корчит?

Картина того, как его зубы разлетаются по покрытому мраморными плитами полу холла, оказалась прекрасной.

Как и последующие удары в лицо. Люди в массе своей неконфликтные создания. Они теряются, когда видят столь явное и неприкрытое насилие. Брызги крови из разбитых губ. Скачущие по полу выбитые зубы. Окружающие отшатнулись бы в стороны, а стоящие за роскошной стойкой в центре помещения девушки закричали бы.

Наверное. Эти образы промелькнули у меня в голове примерно за несколько долей секунды, которые потребовались на то, чтобы понять одну вещь.

Насилие — это не выход. Да, мне будет крайне приятно сейчас разбить ему лицо. Но что толку, если ситуацию это не изменит, а только всё усложнит.

Да и сейчас мне больше хотелось не просто избить его. О нет. Оскорблять таким образом женщин, тем более моих коллег, в моём присутствии — это смертельная ошибка. Подобного я ни в прошлой, ни в этой жизни не позволял никому. И не позволю. И выбитые зубы были слишком малой платой за подобное.

А вот Калинский, похоже, неправильно истолковал выражение на моём лице.

— Похоже, что нет, — усмехнулся он. — Что, оказался недостаточно настойчив? Попробуй быть поагрессивнее…

— Угу, — перебил я его. — Тебя этому твой папаша научил?

Нет. Всё же выбитые зубы определённо не дали бы подобного эффекта. Любые намёки на самоконтроль, наглую усмешку и уверенность в себе смыло с его лица на раз. Выражение лица такое, словно я ему прямо при всех влепил унизительную пощёчину.

Прекрасно. Человеку всегда больно, когда наступаешь ему грязным ботинком на не до конца зажившую рану. И именно это мне сейчас и было необходимо. Надавить на самое больное. Так, чтобы он морщился и шипел от боли. Чтобы ненависть ко мне в его глазах затмила собой способность мыслить ясно. Я уже видел, как это происходит, но этого мало. Нужно ещё. Больше!

— Что ты сейчас сказал?

— Что слышал, — в тон ему отозвался я. — Или что? Других уроков тебе твой отец-алкоголик не преподал? Хотя куда ему было, между очередной бутылкой и оплеухами своему сынку-дебилу. Думал, что ты тут один самый умный? Я про тебя тоже узнал. А ты тот ещё фрукт, оказывается. Что, решил, будто пара жалких побед на игровых судах против идиотов в университете сделали из такого убожества, как ты, первоклассного адвоката?

Мой вопрос зажёг в его глазах огонь ярости. Что, не нравится, когда достижения, которыми ты так гордишься, макают в грязь? Когда ходят грязными ногами по той уверенности, которой ты так дорожишь? А