«Ты и он», они были уже «ты и он»!

— Ах, вот одна из них… из моих прабабок, — объяснил Стреффорд, наконец протолкнувшись с Сюзи в первый ряд и оказавшись перед высоким обособленным портретом, величие которого определялось уже его расположением: дама восседала в огромной резной золоченой раме, как на троне, возвышаясь над другими портретами.

Сюзи прочла на раме внизу: «Достопочтенная Диана Лефану, пятнадцатая графиня Олтрингемская» — и услышала Стреффорда:

— Помнишь? Она раньше висела над каминной доской в комнате с картинами Ван Дейка, ты еще заметила там пустоту. Говорят, Рейнольдс поставил условие, чтобы портрет висел среди картин Ван Дейка.

Она никогда не слышала, чтобы он говорил о своей собственности, наследственной или просто материальной, таким вот самодовольным тоном — тоном богача. Она видела, что он уже чувствует влияние обстановки, радуясь, что портрет графини Олтрингемской занимает центральное место в главном зале выставки, что толпа перед ним гуще, чем перед любой из других картин, что он стоит здесь с Сюзи, давая ей почувствовать, а всем людям вокруг них догадываться, что в выбранный ею день она сможет получить тот же титул, что у его прародительницы, запечатленной на портрете.

На обратном пути в ее гостиницу Стреффорд больше не делал намеков на их будущее; они болтали как старые друзья, сидя по углам сиденья в такси. Но когда экипаж остановился у дверей гостиницы, он сказал:

— Послезавтра мне нужно возвращаться в Англию — такая незадача! Почему бы нам не пообедать вечером в «Нуво-люкс»? Я должен был пригласить посла и леди Эскот с их младшей дочерью и мою старую тетушку, вдовствующую герцогиню, которая здесь скрывается от кредиторов; но постараюсь залучить двух или трех занимательных персон, чтобы было повеселей. Потом можно было бы пойти в boite,[25]если тебе будет скучно. Если ты не предпочитаешь танцы…

Она поняла, что он решил ускорить отъезд, чем задерживаться здесь, оставаясь в неопределенности; а еще она вспомнила, что слышала о младшей дочери Эскотов, леди Джоан Сенешаль, которую называли самой прелестной девушкой сезона, и вспомнила преувеличенную сердечность, с которой с ними раскланялся посол на закрытом просмотре.

— Конечно, я согласна, Стрефф, дорогой! — закричала она с натужным оживлением, показавшимся естественным ее усталым ушам и заставившим просветлеть его лицо.

Она помахала ему с крыльца и сказала себе, глядя ему вслед: «Вечером он повезет меня домой, и я скажу ему „да“; а потом он снова поцелует меня. Но на этот раз это отнюдь не будет так же неприятно».

Она вошла внутрь, машинально заглянула в пустое отделение для писем под доской с ключами и поднялась к себе, преследуемая той же вереницей образов. «Да, сегодня вечером я отвечу ему согласием, — твердо повторила она, берясь за ручку двери. — То есть если письмо не отнесли наверх…» Она еще ни разу не возвращалась в гостиницу без мысли о том, что письмо, которого она не нашла внизу, уже отнесли в ее комнату.

Открыв дверь, она включила свет и бросилась к столику, на котором иногда ждала ее почта.

Письма не было; но лежали еще не читанные утренние газеты, и, без интереса скользнув взглядом по колонке со светскими новостями, она прочла:

«Мистер и миссис Мортимер Хикс и их дочь после продолжительного круиза по Эгейскому и Черному морям на своей паровой яхте „Ибис“ поселились в римском филиале „Нуво-люкс“. Недавно они имели честь принимать на устроенном ими обеде правящего князя Тевтобург-Вальдхаймского и его мать, вдовствующую княгиню, с их свитой. Среди гостей, встречавших их светлости, были послы Франции и Испании, герцогиня де Виши, князь и княгиня Баньи ди Лукка, леди Пенелопа Пэнтайлс…» Глаза Сюзи нетерпеливо пробежали длинный список… «…мистер Николас Лэнсинг из Нью-Йорка, путешествовавший с мистером и миссис Хикс на „Ибисе“ последние несколько месяцев».

Хиксы были в Риме и жили не как в прежние времена на одном из старинных постоялых дворов на Пьяцца ди Спанья или у Порта дель Пополо, где когда-то так весело бросали вызов лихорадке и упивались местным колоритом, а вольготно расположились, со всем демонстративным шиком выбившихся в миллионеры мещан, на piano nobile[26]одного из щегольских палаццо, где, как миссис Хикс имела наглость заявить, «хотелось бы надеяться, есть канализация» и «окна выходят на Сады королевы-матери».

По их полным сияющего апломба речам за обеденным столом в окружении космополитичной знати Вечного города Лэнсинг внезапно увидел, насколько глубока перемена, происшедшая в Хиксах.

Оглядываясь в недавнее прошлое, когда четыре месяца назад он так неожиданно оказался на «Ибисе», зашедшем в Геную, он понял, что эта перемена, поначалу незаметная и коварная, началась с того злополучного дня, когда Хиксы встретили в своих странствиях правящего принца.

Прежде они стойко противостояли подобным опасностям: и мистер и миссис Хикс часто заявляли, что их привлекает только аристократия интеллекта. Но в данном случае принц обладал интеллектом в придачу к нескольким квадратным милям земли и красивейшей форме фельдмаршала, которая когда-либо облачала фигуру монаршего воина. Принц, впрочем, не был военным, он был сутул, тих, носил очки, и то, что у него есть этот мундир, миссис Хикс узнала, только получив от него в дар фотографию в полный рост в рамке с Бонд-стрит с косой подписью поперек ног: «Анастасий». Принц — на беду Хиксов, — так вот, принц был археологом: серьезным, страстным, пытливым и педантичным. Слабое здоровье (как на то намекала его свита) гнало его каждый год на некоторое время из его холодного и туманного княжества; и в компании своей матери, деятельной и полной энтузиазма вдовствующей княгини, он исходил берега Средиземного моря, помогая то при эксгумации мумий Птолемеев, то на раскопках храмов в Дельфах или базилик в Северной Африке. К началу зимы принц и его мать обычно устремлялись в Рим или Ниццу, где оставались до тех пор, пока семейные обязанности не призывали их в Берлин, Вену или Мадрид, поскольку обширные родственные связи с главными королевскими домами Европы обязывали их, как выразилась княгиня-мать, постоянно присутствовать на похоронах или свадьбе какого-нибудь из родственников. В остальное время их редко можно было видеть в ледяной атмосфере двора, они предпочитали королевским дворцам другие дворцы, более современные, в одном из которых сейчас поселились Хиксы.

Да, принц с матерью (они весело это признавали) обожали бывать в Палас-отелях; не в состоянии позволить себе жить в их роскошных апартаментах, они любили, чтобы друзья как можно чаще приглашали их туда на обед… «или хотя бы на чай, дорогая, — смеясь, признавалась княгиня, — потому что я просто обожаю лепешки с маслом: а в пустыне Анастасий не позволяет мне много есть».

Встреча с этими бродячими высочествами была фатальной — как понял Лэнсинг теперь — для принципов миссис Хикс. Она знала огромное количество археологов, но ни один из них не был столь мил, как принц, а главное, не покидал трона ради лагеря в пустыне или раскопок гробниц в Ливии. И ей казалось бесконечно трогательным, что эти два одаренных существа, которые недовольно ворчали, когда им приходилось ехать «сочетать родственника» в Сент-Джеймсский дворец или в мадридский и, задыхаясь, спешить обратно в ту несусветную даль, где, метафорически выражаясь, оставили монаршие кирку и лопату, — ей казалось трогательным, что эти наследники веков не могли пользоваться удобствами современных отелей и должны были радоваться как дети, когда их приглашали во «дворец» иного рода, угощаться лепешками с маслом и любоваться танго.