– Эмма, Цьяши, ― шепчет Кьори. ― Только не делайте резких движений.

– Что тогда? ― мрачно интересуется Цьяши. ― Нас примут за статуи?

– Они убьют тебя не сразу.

– Здорово!

Цьяши в сердцах потрясает кулаком; жест встречает шипение. Поначалу тихое и сонное, оно теперь почти осязаемо холодит злобой. Колени дрожат. Я едва стою и больше всего на свете боюсь упасть. Случись это ― и я немедленно стану чьей-то едой.

– Убери их! ― взвизгивает Цьяши, когда одна из кобр бросается на нее. Гибкая Лоза принимает удар клинком, и разрубленная тварь немедля воскресает двумя новыми, поменьше. ― Кьори! Убери, ты же можешь!

– Не могу… не могу, мне нужна музыка. Я не освоила еще змеиную речь, это следующий этап моего обучения, и я… я…

Чуткое Сердце оставила попытки починить свирель. Руки опущены, глаза панически округлились. Змеи окружают нас, гибко скользя по мху, и в их перемещениях некая… осознанность? Да, определенно, они прекрасно понимают, что делают, их атака ― не слепое желание утолить голод. Они защищают Лощину и того, кто здесь прячется. Осененная этой мыслью, я хватаю Кьори за запястье.

– Позови светоча, пусть он их усмирит! Он ведь говорил с нами из-под земли, он узнал, что мы здесь, без твоей музыки, он…

– Он так силен, когда только-только возвращается из странствий. ― Кьори качает головой. ― Разговоры быстро утомляют его, он погружается в очарованный сон.

– Иными словами, он бесполезен! ― раздраженно бросает Цьяши, и змеиная жрица даже ее не одергивает. ― Еще идеи? Может, вытащим обратно тот труп? Они могут отвлечься на него!

Оборачиваюсь. Змеи, сползающиеся все теснее, преграждают путь к зарослям. К тому же я помню: там, среди кустарника и папоротников, тоже дремали гадюки. Не стало ли их больше и не начали ли они уже пиршество? Ведь теплая кровь экилана давно пролилась на мох.

– Не надо. ― Кьори, наверное, думает о том же. Она разжимает руку, и обломки свирели падают. ― О Звезды… я неумеха! Чистокровные жрицы к моему возрасту знают язык змей! А я…

– Если разобраться, виновата она, ― киваю на Цьяши. Ситуация не располагает к ссорам, но я не могу больше слушать эти причитания.― Кто наступает куда попало?

– Ну ты! ― вспыхивает Гибкая Лоза. ― От тебя вообще нет проку! Эй, Кьори, а давай кинем змеям ее? Может, успеем убежать?

Гадюка подползает к моей давно стоптанной в кровь ноге. Пугливо пячусь и чудом не наступаю на другую змею. Мы с Кьори и Цьяши прижимаемся друг к другу теснее. Лучше держаться вместе; в конце концов, Гибкая Лоза пока хотя бы отгоняет некоторых тварей клинками. Я глубоко вздыхаю и вдруг представляю, что почувствуют родители, если вторая дочь вернется домой вот так. Умирающей от яда змеи, которая, возможно, и не водится под Оровиллом. Сердца отца и матери разорвутся от горя, а город ― от слухов. Нет. Я должна спастись, должна или… На обрывке мысли в небе вдруг появляется серо-рыжая тень, а затем в воздухе свистит пущенная стрела.

Она втыкается в землю посередине поляны. К черному наконечнику привязано длинное голубое перо, которое, едва соприкоснувшись со мхом, рассыпается в прах. Это не сопровождают вспышки или звуки, но тут же от стрелы по кругу разбегается лед, словно стылая река. Змеи, оказавшиеся на пути, тоже превращаются в ледяные изваяния, прочие пытаются расползтись с пути неумолимого волшебства. Мы ― Кьори, Цьяши и я ― замерли как вкопанные. К реальности нас возвращает окрик:

– Бегите!

Я смутно узнаю этот зычный мужской голос. Я сегодня его уже слышала.

Цьяши реагирует первой: вонзает в землю клинки, хватает нас за одежду и устремляется вперед. Широким прыжком мы минуем последних змей и приземляемся с еще не застывшего мха на холодный белый покров. Ноги тут же предательски разъезжаются, и мы падаем почти одновременно. Цьяши бранится, беззастенчиво потирая ушибленный зад, Кьори молниеносно вскидывает голову. Проследив ее взгляд, я вижу: тень, прежде парившая над лесом, спускается, а вскоре и приземляется поблизости. Забавно… меня снова спас огромный мангуст.

Он еще крупнее Шику и защищен такой же броней, к которой, правда, добавлена деталь: подобие то ли уздечки, то ли намордника. Видно, всадник использовал ее, чтобы животное не кидалось на змей, и, видно, оно недовольно: фыркает, дергает ушами. Всадник развязывает какие-то узелки и снимает с мангуста конструкцию из ремней и заклепок. Я машинально слежу за ловкими движениями пальцев ― бледных, но с коричневатыми ногтями; ветер играет цветами в зачесанных зеленых волосах. Передо мной Вайю из рода Черной Орхидеи. Спешившись, он идет к нам.

– Как я и ожидал, у вас неприятности. ― Тон ровен, но только глухой не уловил бы там гнева. ― Жрица, потерявшая свирель. ― Кьори виновато трет разбитую коленку. ― Воин, бросивший оружие. ― Цьяши оборачивается на едва заметные надо льдом рукояти клинков и неразборчиво что-то бубнит. ― И… обманщица. Может, объяснишь, зачем явилась вместо сестры? Я знаю ее достаточно, чтобы не перепутать ни с кем.

Ни с кем, я осознала это еще при встрече. Поэтому ныне я не удивлена, не сбита с толку, готова ко всему. Наверное, он ждал, что пристыдит и напугает меня, вот только я уже достаточно стыдилась и пугалась. Слова скорее будят гнев; вместо того чтобы отвести глаза, я поднимаюсь ― первой из нас троих ― и выпрямляюсь. Ноги разъезжаются, а как же холодно разбитым стопам, которые совсем не спасают обмотки… Но, отгоняя все это, я говорю:

– Обманщица, сэр? Простите, но, видимо, вы не понимаете ситуацию. Я пришла далеко не по своему желанию, а лишь выполняя просьбу Джейн. Предсмертную просьбу. Мою сестру убили, слухи правдивы. И если бы не я, в ваших рядах уже сегодня воцарилось бы смятение.

Кажется, последнего он не слышит: пошатывается еще на «убили». Выдержка впервые изменяет Вайю; он не сразу справляется с собой, не сразу принимает спокойный вид. Сначала в бездонном взоре распускается боль, и я ощущаю нестерпимо сладкий цветочный запах. Запах этой боли.

– Вот как? Что ж… Я этого опасался, но как же не хотел терять надежду…

В очередной раз я наблюдаю, как весть о гибели моей сестры буквально ломает кого-то. В очередной раз испытываю спонтанную жалость ― наверное, потому столь острую, что часть ее обращена ко мне самой. Есть нечто неодолимое в желании делить скорбь, мучить ею других так, как мучаешься сам. Не решаюсь ни ответить Вайю, ни коснуться его плеча в знак ободрения. Он тоже неподвижен.

– Если тебе нужно знать, ― тонкие губы с усилием размыкаются вновь, ― я был наставником Жанны. Со дня, как она пожелала биться за нас.

– Я догадалась, сэр.

Снова мы молчим: он, еще недавно готовый корить меня, и я, еще недавно трепетавшая перед ним. Молчат и две девушки, по-прежнему сидящие и потирающие ушибленные места. Наконец, совладав с горем, Вайю подает руку сначала Кьори, потом Цьяши, и обе поднимаются. Гибкая Лоза направляется к клинкам: поднимает за рукояти, расшатав треснувший лед. Когда она возвращается, волоча их, лезвия скрипуче процарапывают за ее спиной длинный след.