– Надо идти. ― Вайю хмуро наблюдает за этим. ― Он стает быстро. Экиланы используют его, лишь чтобы ненадолго отвлечь противника.

– Славно, что ты нашел именно такое перо. ― Кьори оправляет одежды, интонация пугливо-заискивающая. ― Змеи не боятся холода, ты даже не повредил им.

– Я не находил. Это из ее трофеев. ― Вайю кивает на Цьяши.

Та, спохватившись, косится на торчащую посреди поляны стрелу.

– Кстати, я прихватила кое-что еще, с трупа Великого Советника. Пойду заберу…

Она, оскальзываясь, косолапит теперь туда, где бросила награбленное добро. Вайю удерживает ее за плечо; лицо впервые озаряется радостью, пусть и мрачной.

– Труп Великого Советника? Бесшумный Лис что, убит? Это… ты с ним справилась?

Гибкая Лоза оборачивается на нас с немой мольбой, которую я легко понимаю. Ей явно хочется блеснуть перед Вайю, она уже открывает рот с самодовольным видом, но Кьори, либо не понявшая, либо не согласная, отвечает за нее:

– Здесь был… ― она медлит, ― Мэчитехьо. Он убил того экилана. Выдрал ему сердце.

– Сам? ― Вайю словно не верит ушам. ― Выдрал сердце? Не… выпил его время?

– Да, убил без ножа, ― подтверждает Цьяши, с досадой косясь на Кьори. ― Они, знаешь, ругались, хотя мы не поняли, из-за чего.

– Ругались, ― раздумчиво повторяет Вайю и потирает лоб. ― Интересно… что вообще Злое Сердце делал здесь? Какие такие вещи он не может поручить другим?

– Искал что-то, ― опять удовлетворяет его любопытство Цьяши и опять не полностью. ― Но мы не поняли, что. Дуреха-жрица боится, что наш Саркофаг, но едва ли…

– Не зови меня так! ― возмущается Кьори, но, спохватившись, отгоняет обиду. ― Вайю, они вели странные речи. Я правда боюсь, что светоч в…

Вайю кидает взгляд на меня, потом на дальние тики.

– Позже. Мы еще обсудим это, Кьори, и я внимательно тебя выслушаю. Сейчас скажи: что Эйриш решил по поводу девушки?

– Велит вернуть ее домой, ― устало отзывается жрица. ― И… велел ей самой что-то еще. Правда, Эмма? Что он сказал тебе наедине?

Трое ждут, и я в замешательстве. Вспоминаю указание: «Не размыкай губ» и обещание: «Скоро я к тебе приду». Перевожу взор вниз, на лед. Лед этот скрывает мох, мох ― землю, земля ― Саркофаг. Мертвый Эйриш здесь, рядом, и… что бы Кьори ни говорила об очарованном сне, я почему-то не сомневаюсь: каждое мое слово будет услышано.

– Благословил. И предупредил, что дома могут стеречь опасности. Это все.

Все, что вам нужно знать для вашего же блага, как бы я ни хотела сбросить свой груз. Я замолкаю под острым взглядом Вайю, гадаю, поверил ли он: именно его вера наиболее важна. Мы встречаемся глазами, и я упрямо поджимаю губы.

– Что ж. ― Он, сдавшись, кивает на мангуста. ― Я готов сам доставить ее к Омуту. Пусть полетает. Жанна всегда мечтала… ― вновь скорбь проступает на лице, ― поделиться с сестрой если не секретами, но хотя бы волшебством Агир-Шуакк. И пока… ― появляется грустная улыбка, ― Эмма видела не лучшие проявления этого волшебства.

Предложение не вызывает ничего, кроме тревоги. Я не хочу куда-либо идти с Вайю, не хочу вести с ним лишних разговоров. Не потому, что не доверяю, ― хотя мы и не знакомы вовсе, а лишь связаны общим горем. Скорее потому, что боюсь быть пойманной на какой-нибудь лжи. Он очень умен, и лучше мне к нему не приближаться.

– Нужно вернуть ей одежду, ― робко возражает Кьори. ― Хотя бы… ― видимо, она вспоминает, в каком виде застала меня, ― то, что от этой одежды осталось.

– Лохмотья, ― подтверждает Цьяши. ― Пусть забирает, мало ли какую заразу принесла из своего мира. Так что, Вайю, ― она напористо хлопает его повыше колена, ― сначала подкинешь нас в убежище, а потом решим, кто отвезет ее к воле Омута.

Он колеблется, но наконец соглашается.

– Как угодно. Нет! ― Снова он удерживает Цьяши, шагнувшую было к торчащей стреле. ― За трофеями вернетесь потом, раз тебе доставляет такое удовольствие рубить ветки. Лучше лететь поскорее. Ты все равно ничего не достанешь из-подо льда.

Гибкая Лоза что-то бурчит и получает весьма неожиданный подзатыльник.

– Ай!

– Я даю тебе определенную свободу и не призываю к порядку при других, ― сухо откликается Вайю. ― Но не забывай, что ты ― моя ученица. Летим.

На упряжи мангуста я теперь замечаю несколько желтых перышек, явно зачарованных. Мы все забираемся на длинную спину животного, и оно взмывает в воздух. Меня посадили сразу за Вайю, в которого можно крепко вцепиться, а сзади Кьори. Мне не страшно, но нет и восторга или трепета. Осознание ― я летаю, я поднимаюсь к небу, как птица! ― напоминает вяло плещущуюся на дне рассудка воду. Я измучилась, устала. Разглядывая сверху тропические леса, я не любуюсь, а ощущаю спонтанную жалость: как все эти несчастные, особенно слабые, вроде змеиной жрицы, живут в таких условиях? Каково быть вырванными из нормальной жизни, ведь она была нормальной до прихода экиланов. Впрочем… девушки, с которыми я разделила путешествие, родились, уже не зная нормальности. Вайю, вероятнее всего, тоже.

Наставник Джейн весь путь мрачно молчит, молчит, и когда мы приземляемся возле опутанного лианами бурелома. Говорит мне лишь одно: «Переоденься, и я тебя отвезу». Кьори с Цьяши переглядываются, но ― к моей панике и обиде ― не спорят, не выказывают желания меня проводить. Мы опять пробираемся сквозь ветки и долго лезем по укрепленным земляным тоннелям, затем спутницы оставляют меня в первом же помещении, заставленном ящиками. Цьяши бросает: «Прощай, не-Жанна!»; Кьори: «Я скоро приду». В ожидании я, не заботясь ни о чистоте, ни об удобстве, просто сползаю по стене на пол и прячу лицо в ладонях. Тяжело думать, тяжело даже дышать, хотя в прошлое пребывание в убежищах я этого не замечала.

Возвращается Кьори, приносит мое траурное платье. Кто-то в наше отсутствие слегка почистил его и подлатал. Кровь и следы древесного сока, конечно, остались, но выглядят менее жутко. Я благодарно улыбаюсь и начинаю снимать облачение.

Кьори помогает сменить наряд. Чуткое Сердце молчит, и мне это не нравится. Когда платье надето, я разворачиваюсь к жрице и опускаю руки ей на плечи.

– Я благодарна тебе, ― произношу с усилием, успела охрипнуть, пока мы не говорили. ― Если бы не ты, я пропала бы или хуже ― потеряла бы рассудок. Ты замечательная, и я… я очень счастлива, что у моей бедной сестры была такая подруга.

Жаль, у меня не было. И не будет. Кьори опускает взгляд, но тут же вскидывается. Обнимает меня, быстро отстраняется, вытирает слезы. Я снова слабо улыбаюсь и вдруг вспоминаю кое-что сказанное светочем. «Мой план ― надежда». Мне велено молчать, но могу я подарить хотя бы толику этой надежды бедной жрице?