Она говорит: «Я надеялась, что ты не заговоришь. Уводишь. Уводишь».

Я говорю: «Да почему, Нинка? Почему мы не можем поговорить? Что у тебя за шоры такие? У вас отдельная история, у нас отдельная, ты мне очень нравишься, нам вместе так хорошо».

Она отвечает: «А с ним ты это согласовал?»

Я говорю: «Ну специально мы не обсуждали, но он тебя очень-очень любит».

И тут она…

И тут Дима приходит. Совсем не в себе. Взъерошенный и дурной. У отца действительно был сердечный приступ, инфаркта нет, но он перепугался и впервые решил с Димкой поговорить и выдать ему семейные архивы. До этого такой мысли у него не было. Там какие-то письма были в основном. Ни он сам, ни Димка потом в настоящие архивы не ходили, а надо было бы сходить и запросить дело Димкиного прадеда Флитмана. Громкая была история, прямым родственникам обязаны были выдать материалы. Димка даже говорил, что пойдет, – но замотался и так и не дошел. Поэтому так – семейные бумажки, что там может быть такого. И тут он достает одно письмо – прабабушки своей – и дает его не мне, а Нинке, говорит: «На, читай».

Потом мне говорит: «Хорошо, давай сделаем это. Давай сделаем это сами».

Я сразу понял, про что, только не понял, при чем тут письмо. Нинка дочитывает и начинает задыхаться, прямо до обморока, что-то бормочет – непонятно чего, я кидаюсь к окну, я как сейчас помню: оно заклеено на зиму, весна холодная, не успели отклеить, и я выдираю эту раму вместе со скотчем, ватой, чем она там залеплена. Успеваю мельком подумать: Нинке надо помочь сделать ремонт, что за богемная жизнь такая? Дима бьет Нину по щекам, кричит: «Нин, прекрати, ты хоть что-то поняла? Он его не сдавал, они сделали это сами, Нин, уймись!»

Это было уже про ее дедушку. Я тогда, кстати, не понимал этой связи. Я знал, что они с детства дружили, но как познакомились, где, почему – как-то они мне не рассказывали, к слову не пришлось.

А это как раз дедушкина квартира. В которой она даже окна менять не стала после его смерти.

И вот тогда… Давай сделаем это сами.

И тут они оба согласились.

Я был такой кретин. Но мне воображения не хватило. Просто тупо не хватило воображения.

Дальше было дело техники. Собрали мы материалы, даже рыть особенно не пришлось: нашли в Берлине двух парней из Грозного, Нинка с ними поговорила – полная анонимность со всех сторон, офф рек, без диктофона. Дима написал текст. Идея была простая как три копейки: для полного расследования нужно было называть имена, и глубже копать, и выходить на какую-то медийную серьезную площадку. Нам этого было не надо. А значит, где площадка? А вот эти баттлы Димкины. Он давно на них наезжал за аполитичность – ну вот тебе и повод расширить диапазон тем. Посмотрите, придурки, что вокруг вас делается, пока вы друг друга хуями кроете. Какую-то пользу можно извлечь из этого бессмысленного тестостеронового побоища? Ну вот пусть будет так.

Димку посадили… меньше недели прошло, кажется. До этого он мне сказал: «Я тебя прошу, ты можешь хоть на неделю уехать? Ну просто на всякий случай, для моего спокойствия». Я, идиот, про него в этот момент не подумал, сначала просто отмахивался: что за бред? Потом вспомнил, что да, вроде у меня там какая-то конференция в Париже была намечена – легко мог забить, но раз он так настаивал… Ну и что может случиться за неделю? Мне не хватило воображения, я все-таки отвык от этой страны. Она меня переиграла.

Позвонила Нинка. Нет, написала в телеграм. Вроде его не читали, у нее были какие-то соображения конспирации. Я рванул в Москву, но было уже поздно. Не вытащить, ни под залог, ни под домашний арест, никак. Потом статья 282, побои и экстремистские высказывания. Я нанял адвокатов, я сделал что мог, но я ж ничего не мог.

Дальше начался ад. Я все это заслужил.

– Вы понимали, для чего нам понадобятся квантовые компьютеры? Или вы в тот момент сами не знали наверняка? Вы говорили тогда в интервью, что с их помощью могут быть разработаны совершенно новые материалы, сделаны сотни открытий в физике и химии. Что это – единственное, что может приоткрыть тайну человеческого мозга и искусственного интеллекта. Вот я прямо вас цитирую: «Когда совершается научное открытие, его создатели не представляют всю мощь, которую оно принесет». Как у вас вышло? С горизонтом ваших ожиданий и сбывшегося?

Я не мог дальше жить, но жить надо было, потому что надо было вытащить Диму. Надо было держать адвокатов, чтобы писали ходатайства, чтобы хоть как-то сократили срок, ну хоть что-то. Я останавливался у родителей. Нина меня видеть не хотела – и странно было бы, если бы хотела.

Я носился днем, пытался выбить свидание, встречался с адвокатами, они тоже смотрели на меня как на придурка, перестал спать ночью совсем. Лил кипяток на руки – так было чуть легче, шрамы вон до сих пор. Придурок. Давай сделаем это сами. Переиграл систему, научился ее ломать, куда полез, о чем думал, дебил, мерзавец, урод. Благородством увлекся в качестве хобби? Компромиссный вариант нашел? Нету у подлости компромиссных вариантов. Как там это звучало? «Давай сделаем это сами, и давай сделаем это красиво?» Решил сделать это красиво? Так себя можно убивать, если угодно, а не… Димка, зачем ты меня слушал, зачем ты со мной связался, слал бы меня к чертовой матери – впрочем, он и слал. Но меня было не так просто послать. Мне надо было бы себя убить, я это ощущал как насущную необходимость, но я не мог, не мог, мне надо было вытащить Димку. О том, чтобы Нина меня простила, речь уже не шла, и я сам себя бы никогда не простил. Но просто вытащить. На родителей его не было никакой надежды.

А мои родители тем временем тоже перестали весь этот балаган выносить. И довольно изящно со мной разобрались. Там много было не надо: я напился, опять пожег пальцы при матери, ну и дальше по накатанной – психиатрическая скорая, анамнез мой им тоже ситуацию упростил. В смысле, операция по смене пола. Сам не знает, кто он, мужчина или женщина, так и было записано. Черным по белому. Шизофрения, как и было сказано. Провалялся я там изрядно и в некотором смысле был даже рад этому аду. Если б не ощущение, что, может, что-то еще можно сделать. Когда я про это начинал думать, то тут прямо на стену лез. А когда осознавал, что ничего уже не сделать, так просто радовался. Поделом мне. Так и надо. Башки своей мне было уже не жалко. Я честно не верил, что мозги мне когда-то еще пригодятся. Это было лучше самоубийства, лучше тупой смерти – это было последовательное уничтожение личности. Ты этого боялся всегда? Ты от этого удирал? Ты это ненавидел? Вот про это ты решил, что научился обыгрывать? Получи самое страшное. Что ты там, братан, говорил про армию, школу и женскую консультацию? Так вот и получи. И вот живи так. Не вешайся, а живи давай.

А дальше у них сбой вышел, у родителей моих. Им надо было лишить меня дееспособности. Окончательное решение, так сказать. Но тут они слегка просчитались. Они были уверены, да и я, что если уж тебя в суд из психушки отправили, то шансов эту дееспособность сохранить нет никаких. Ну не было таких прецедентов никогда. Если уж тебя из психушки в суд с готовой экспертизой отправляют, то дальше и разговора нет: штампуют недееспособность, и до свиданья.