— Приземистый, горбатый… — Родионов задумался…

— Ну вот… А эта сволочь на меня показывает, вот, дескать, с нее примерно… И все с ухмылочкой такой поганенькой, ты же сам знаешь все эти его ухмылочки…

— С Любку Стрепетову Вий, — вставил Степаныч. — Это у Юрки представление такое. А я вот, между прочим, видел этого Вия своими глазами. И не в кино. В Коми ССР. Хотя, может, это просто горбун был, но какой, Паша! Вот уж горбун так горбун. Три горба, представьте себе…

Собака вдруг рванулась из рук Любки, громко взвыла, шлепнулась на пол и забилась в кашле, после чего поползла под стол и, откашлявшись, залаяла, наконец, в полную силу. Стрепетова ахнула и, роняя корм, тоже полезла под стол выручать собаку. Павел обернулся.

В дверях кухни торчал высоченный и тощий как жердь человек.

Несмотря на то, что утро было уже довольно позднее и жаркое, на нем был застегнутый под горло брезентовый таежный плащ, бурый и жесткий, протертый на сгибах рукавов. Плащ этот поражал с первого же мгновения, он стоял колом, и казался снятым с какого-нибудь чугунного памятника, настолько был тяжел и бездвижен.

Обладатель его, темноликий, с резкими словно высеченными из камня скулами, с глазами, посаженными близко и чуточку косо, мрачно оглядел кухню, не обратив ни малейшего внимания на застывших от удивления людей. Взгляд его скользнул по потолку, спустился чуть ниже, обшарил углы и наконец остановился в простенке между шкафчиками.

— Ага! — сказал человек удовлетворенно и при этом алчно дернулся его кадык и блеснули в глазах две темные искорки.

— Ага! — повторил он и вытянул губы трубочкой.

— Позвольте поинтересоваться… — начал было полковник Кузьма Захарьевич, но человек упредил:

— Угорелов! — и ткнул пальцем себя в грудь, оглядывая сощуренным взглядом газовые плиты. Кузьма Захарьевич, не сводя глаз с гостя, тоже почему-то ткнул себя пальцем в грудь и, оглянувшись на настороженных людей, продолжил смелее:

— Кто вас, собственно говоря?.. Я по крайней мере что-то не… А поскольку здесь коммунальная…

И вновь не дал ему закончить Угорелов, вытащил из кармана плаща бумагу, сверился и произнес тускло:

— Будем говорить, заказ на уничтожение бытовых насекомых с предоплатой. Заказчица К.К.Розенгольц…

— Это про которого Фомич говорил, — догадался Родионов. — Клопомор!

— Это, молодой человек, смежная профессия, — мельком взглянув на него обронил Угорелов. — Я не из этих, нынешних, — продолжал он, продвигаясь по кухне и гремя полами своего плаща. — Пшик-пшик, год гарантия. Э-хе-хе, — покачал он головой горестно и сокрушенно. — Против таракана «пшик-пшик», и год гарантия. Беда. Я по-старинному. Будем говорить, батя у меня. Дед… Корни все оттуда…

— Но ведь Клара Карловна, не далее, как…

— Если это безопасно для домашних животных, — вступила в разговор Любка, успокаивая дрожащего пуделька, — то тараканов, Кузьма Захарьевич, действительно не мешало бы поморить…

— Я по-старинке, — не обращая на нее никакого внимания, говорил Угорелов печальным бесцветным голосом, — у меня, будем говорить, все просто. Честно. Зачем мне гарантия? Вот моя гарантия — квач!

Он отогнул полу плаща, вытащил из бидончика, что висел у него на поясе, палку с намотанной на конце тряпкой, с которой закапала коричневая жидкость.

— Квач! — повторил он… — Да вот еще рамка от деда досталась, а тому от прадеда, — Угорелов возвратил свой квач в бидон, извлек из кармана проволочную рамку и пояснил: — Определять места скопления. Я с окраин начну.

С этими словами он направился в коридор. Вслед за ним, оставив свою миску, отправился и Степаныч, любивший посмотреть на работу других со стороны, а при случае и подать добрый дельный совет. Родионов тоже выступил в коридор понаблюдать за действиями Угорелова.

Тараканомор шел медленно, замирая и поводя рамкой из стороны в сторону. Иногда, оглянувшись на Степаныча, вытаскивал свой квач и тыкал в углы, снова отступал и прислушивался, принюхивался, приглядывался, бормоча какие-то свои профессиональные заклинания.

Порой вместо неразборчивых заклинаний он начинал ласково и жалостливо припевать:

— Ах вы, мои миленькие!.. Ах вы, мои невестушки!.. Засновали, мои сиротушки, забегали…

Никакого, впрочем, особенного оживления тараканов Пашка не заметил. Тараканомор, однако, обильно кропил пустые углы и выступы.

Оглянувшись на следовавшего за ним по пятам Степаныча, признался:

— Иной раз травишь, а жалко их. Они, будем говорить, полезные, микробов едят…

— Вишь, какое коловращение природы, — изумился Степаныч. — Ну а, к примеру сказать, муха. Зачем такое существо?

— Муха существо, к сожалению, малоизученное, — объяснил Угорелов. — Известно ли вам, что крепкая здоровая муха способна прожить триста лет?

— Триста лет!? — еще больше изумился Степаныч.

— Но и это не предел, — продолжал Угорелов, почувствовав в собеседнике слушателя заинтересованного и благодарного. — При хорошем уходе, при полноценном питании муха, будем говорить, как существо летающее, способна… способна… — он остановился перед дверью комнаты Розенгольц, поднял вверх руку, делая знак Степанычу замолчать, и прислушался. Прислушался и Степаныч, тоже подняв вверх руку и приняв точно такую же позу, что и тараканомор.

Изнутри комнаты раздался довольно отчетливый чох.

Оба вздрогнули. Тараканомор осторожно приложился глазом к замочной скважине, но ничего подозрительного не обнаружил, никакого одушевленного движения.

— Там старуха у нас была. Покойница… — начал было объяснять Степаныч…

— Ага, — произнес Угорелов и двумя движениями обмазал косяки и висячий замок. — Здесь надо особо поработать. Они в стенных пустотах могут захорониться…

Угорелов засунул квач в бидон и запахнул полы плаща. Подошел к стене и сантиметр за сантиметром стал простукивать ее костяшками пальцев.

— Странное дело, — обратился Степаныч к Угорелову, — нежилое помещение, а все вроде там что-то обитает. Не первый раз уже слышу…

— Они в печах любят гнездиться, — заметил Угорелов. — Вот в старых домах, где печь есть, их там, тараканов этих… Недаром бытует в народе выражение «тараканы-сверчки запечные». Народ зря не скажет…

— А у старухи и печь есть, — обрадовался Степаныч. — Точно! Остаток печи…

— А нет ли у вас ключа от этой комнаты? — спросил Угорелов, обернулся к Степанычу и осекся…

За спиной Степаныча стоял Юра Батраков с монтировкой в руках и в упор разглядывал тараканомора.

— Ну что, Фуфель, — тихо и раздельно сказал Батрак. — Тараканов, значит, теперь морим… Ну-ка верни людям вещи. Крысятник!

— Пардон, — произнес Угорелов, быстро сунулся в карман, вытащил несколько наручных часов и протянул их Степанычу. — Сами разбирайте, где чьи… Я, Батрак, не знал, что ты тут… Пардон…