Основным препятствием для свободного проникновения и детального обследования «объекта» было то, что дом оказался коммунальным, то есть заселенным плотно. Причем, людьми, которые очень внимательно следили именно за этой освободившейся площадью… Людей этих следовало сперва выдворить из дома, но как? Купить им новые квартиры и расселить? Слишком накладно. Да и кто может гарантировать, что сокровища именно там? Разве что устроить небольшое стихийное бедствие, легкий пожар…

Галамага темнит с архивами, но это уже вопрос побочный… Напрасно я его вообще в это дело посвятил, спорол горячку. Но ладно, старика можно нейтрализовать в любой момент. Клещ параллельно обрабатывает Кумбаровича, втягивает его в подвальную авантюру… Пусть втягивает, этот может пригодиться…

С писателем этим, с душеприказчиком старухи, сестра работает. Ольгуша его, конечно, раскрутит… Но насколько далеко зашли у них отношения со старухой? Боюсь, пустой он… Но все-таки не зря же перед смертью она именно его имя произнесла, и потом, что значит «он мой, ему все»?..

Филимонов взглянул на часы и в этот момент в комнату без стука вошла молодая женщина в белом платье, кивнула Филимонову и покосилась в угол. Брови ее удивленно поднялись.

— Это не мое, Ольгуша. Бобер с Клещом ходили «туда», — пояснил Филимонов и улыбнулся. — Вот же кретины! Я им приказал место осмотреть, а они люстру эту идиотскую свинтили. Клещ снаружи под стеной стоял, а Бобер ему ее и выдал через окно. Представляю, как жильцы переполошились…

— Старинная какая люстра, — сказала Ольга. — Хрусталь…

— Вот-вот… Эти тоже на «старину» купились. Мол, «не из царских ли врат вещь?..» Сталинская эпоха, Ольгуша, только и всего. Надо будет на помойку вынести… Ладно, докладывай, что там у тебя…

— Что у меня… Дурачок он, Илья, Родионов этот. Блаженный…

— Влюбился?

— С первого взгляда, — Ольга усмехнулась самодовольно.

— Ну в этом я не сомневался, — усмехнулся и Филимонов, ласково поглядев на сестру. — В такую красавицу грех не влюбиться. А о «предмете» говорили?

— Так, в двух словах… Его в сторону сразу занесло, стал мне про загробную жизнь байки рассказывать. Так что, по-существу, ничего…

— Не догадался?

— Я же осторожно, вскользь, как ты и велел… Смешно, Ильюша… Я думала сложнее будет. А как глянула на него с порога, поняла, что готов. На трамвае за мной погнался, чуть не убился, когда спрыгивал. Очень смешной паренек! А потом по телефону два часа со мной протрепался. Я ему про «декаданс, да про серебряный век…» Купился мгновенно. Какую-то чушь молол про форму моих ногтей, про загадку имени…

— Охмурял, — сказал Филимонов. — Нормальное явление. Я разговор ваш телефонный прослушал в записи, все нормально…

— Но не так же глупо! — Ольга поморщилась. — Не такая же я дура. А он меня именно за дуру принял, вот что досадно.

— Ты и должна была выглядеть для него дурой, дурочка ты моя, — Филимонов подошел к ней и ободряюще похлопал по плечу. — Именно дурой. Так что нечего досадовать… Ты продолжай в том же духе.

— А потом на «Апокалипсис» меня повел. Нищий… Я там на твое имя на всякий случай два билета заказала у Людки. И представь себе, он прямо туда и сунулся, вылетел с рожей расквашенной. Самое смешное, что он себя за «Филина» пытался выдать. Мне после рассказали, я чуть со смеху не лопнула…

— Да ты что! Он «Филином» представился, ну и ну… — Филимонов расхохотался от всей души. — Ну молодец! Он мне начинает нравиться… Жалко будет, если его «мочить» придется.

— Самое смешное, что и мне тоже, — сказала Ольга и глаза ее погрустнели. — Я его даже поцеловала на прощанье. В щеку…

— Черт тебя знает, в кого ты такая уродилась… — Филимонов, прищурившись, внимательно поглядел на сестру. — Влияние богемы, ничего не скажешь… То с художником в Черногорске спуталась, теперь в писателя готова втюрится. Может, не следовало посылать тебя на это дело.

— Да не втюрилась я в него, — Ольга вздохнула. — Так, жалкий он какой-то… Вот брошу я его, так, чего доброго, повесится еще сдуру…

— Ладно, — сказал Филимонов. — Главное, что он у тебя на крючке. Ты с ним не растягивай особенно. Я серьезно подозреваю, что он пустой. Но попробуй в дом к нему проникнуть, легализоваться, так сказать…

— Что ж мне, трахаться, что ли, с ним?

— Я тебе не муж, — сказал Филимонов. — А ты свободная женщина. И совсем не обязательно с ним трахаться, есть ведь и романтическая любовь. Кстати говоря, как он на вид, не урод?

— Нет, он совсем не урод, — сказала Ольга задумчиво. — Симпатичный теленок. И именно это меня смущает.

В ту самую минуту, когда Ольга Филимонова произносила эти обидные слова, Родионов входил в свой кабинет.

В редакции все было как обычно.

В углу кабинета за чайным столиком, нависнув над шахматной доской, почти упираясь лбами друг в друга, мучились во взаимной безысходной борьбе Шпрух и Загайдачный. Не было во всей редакции пространства, где затихла хотя бы на миг их глухая тяжба, длившаяся вот уже десять долгих лет, со дня основания журнала. Тяжба эта велась в основном подспудно и закулисно, и только в шахматах противники сходились лицом к лицу в честном открытом бою.

Но тут, к их несчастью, силы обоих были абсолютно равны. Шпрух был изворотливее, зато Загайдачный упрямей, Шпрух сильнее и разнообразнее действовал в дебюте, Загайдачный выравнивал положение в эндшпиле. В начале недели чаще выигрывал Шпрух, в середине шли сплошные ничьи, а в конце блистал Загайдачный.

Ну, а в статьях их, одинаково водянистых, мера таланта была до очевидности равной. Шпрух был язвительнее, но бездоказательней, Загайдачный логичнее, но скучнее.

Родионов уселся в желтое кресло, придвинул к себе рукопись про ветер с городских помоек, но подумал, вздохнул и снова отложил.

В дальнем углу, низко склонившись над столом, двигала локтями Неупокоева.

Кумбарович увещевал по телефону, по всей видимости, снова своего тугоухого собеседника срочно добывать сертификат на два вагона гречки.

— Прахом все пойдет! — кричал он в трубку. — Прахом, говорю!.. Да не пароход, черт тебя дери, а прахом!.. Да. Два вагона. Причем тут пароход?.. Пра-хом! По буквам: Павлодар, Рига, Ашхабад, Харьков… — собирал он разрушенную империю, но собеседник был безнадежен. — Ладно, забудь, что я сказал. Забудь про пароход. Да. Айвазяну. Все.

Он швырнул трубку на аппарат, вытер потное лицо платком.

— Сбеситься можно, честное слово!..

— Ты с ним год уже торгуешься, хоть бы одно дело у вас сладилось… — заметил Родионов.

— Тертый калач, — объяснил Кумбарович. — Его два раза уже бензином обливали и сжигали. Выжил, подлец! Живучий… Мина противотанковая под задницей рванула, «мерседес» в клочья, окна в домах до пятого этажа вышибло, а у него легкая контузия. Оглох маленько…