с большевиками [среди] фронтовиков-казаков, — вспоминал один из попавших под эту мобилизацию, — была, в целом, непопулярна, если они там и участвовали, то только принудительно. При мобилизации Дутовым, после занятия Оренбурга, казаков, расстреливали чуть ли не в каждом поселке, страх нагнан был ужасный, никто не мог заикнуться, что воевать не будет с большевиками; мобилизация объявлена как раз в покос, все побросали станы, заимку, работы, косы и косилки и скотину[;] скакали наперегонку являться в свои станицы, но многие по приезде тут же расстреливались, я за время трех месяцев на фронте два раза предавался полевому суду»[906].

Один из лучших белых генералов А. Драгомиров в октябре 1918 г. в отчаянии писал: «Мне иногда кажется, что нужно расстрелять половину армии, чтобы спасти остальную»… В 1920 г. он добавлял «Мое мнение такое. Вслед за войсками должны двигаться (отборные) отряды, скажем, «особого назначения»… Но трагедия в том, откуда набрать этих «отборных»…»[907].

Подобную меру попытался осуществить командующий войсками Северной области ген. Марушевский, который назначал в образцовые роты по 10–12 офицеров, «дабы не только взводы, но даже часть отделений была в офицерских руках» при ротах создавались пулеметные взводы «куда зачислены были лишь отборные, верные люди, на которых, в случае нужды, можно было опереться»[908]. Но даже в этих ротах солдаты взбунтовались, когда им приказали выступать на фронт. Восстание было подавлено. Генерал потребовал выдать зачинщиков, «а ежели роты таковых выдавать не будут — взять каждого десятого… и расстрелять на месте». Тридцать зачинщиков было выдано и немедленно без суда расстреляно «По точному смыслу устава дисциплинарного, предоставляющего начальнику безграничные права, в смысле выбора средств по восстановлению дисциплины, — писал Марушевский, — и на мою личную перед Россией ответственность». «Правительство признало мои действия правильными и отвечающими обстановке»[909].

«Я глубоко убежден, — подводил итог последний начальник Генерального штаба русской армии ген. В. Марушевский, — что если удалось заставить население драться, то успех этого дела был достигнут только силой и крутыми мерами. Наше население настолько серо и политически неразумно, что какая бы то ни было работа с ним «языком» и бюрократическими приемами не только не допустима в данное время, но и преступна перед Россией»[910].

* * * * *

К подобным выводам приходил и начальник штаба VI армии красных, противостоящей войскам Марушевского, представитель генерального штаба б. русской армии ген. А. Самойло: «Войска в течение всей осени… состояли из мелких частей, собранных в большинстве случайно и вооруженных перед самым отправлением на фронт или даже в пути… Зачастую эти отряды заключали в себе элементы разложения, а обстановка требовала введения их в бой по прибытию на фронт»[911]. В этих условиях, пояснял Самойло, «вместо нормального развития операций понадобились беспощадные суды и расстрелы, не взирая на то, что некоторые части, полуодетые, полуголодные, стояли бессмысленно на фронте более четырех месяцев, потерпев северную осень с беспрерывными в 1918 г. дождями»[912].

Однако расстрелы не могут создать победоносной армии, указывал в своем докладе Ленину в январе 1919 г., главком вооруженных сил Советской республики И. Вацетис: «Дисциплина в Красной Армии основана на жестоких наказаниях, в особенности на расстрелах, но если мы этим, несомненно, и достигли результатов, то только результатов, а не дисциплины разумной, осмысленной, толкающей на инициативу… Достигнутое механическое внимание, основанное лишь на страхе перед наказанием, ни в коем случае не может быть названо воинской дисциплиной…». Дисциплина, основанная на смертной казни «не даст нам гарантии устойчивости»[913].

Перелом

Впечатление непреодолимости красных сил усиливалось от стихийности их движения. Красная Армия начала казаться всем непобедимой…

Г. Гинс[914]

Состояние Красной армии в начале 1919 г. наглядно передавал доклад председателя РВК Псковского уезда Я. Фабрициуса от 30 января: «части, находящиеся в боях уже непрерывно три месяца, измотавшиеся, озлобившиеся, наполовину больные, не получившие за все это время подкреплений и не бывшие ни одного дня в резерве, не выдержали удара и отходят. Резервов нет, и нет сил привести без них части в порядок»[915]. «В первой половине сентября 1919 г… В (революционной!) Петроградской губернии… Мобилизованные были настроены враждебно, не понимали необходимости, причин и характера гражданской войны»[916]. На Лужском участке отмечалось, что действовавший там армейский полк отходил «без всякого сопротивления, отказываясь от боев и разбегаясь по окрестностям. Красноармейцы полка настроены антисоветски и в строевом отношении неподготовлены»[917].

Положение, в котором оказалась 7-я армия Северо-Западного фронта, было характерно для всей Красной армии 1919 г.: «Общая усталость… и понижение боеспособности отмечались почти во всех сводках и донесениях того времени… Физическая усталость красноармейцев, их выжидательное, не напряженное, вялое состояние с возрастающей быстротой стали затемнять их политическое самосознание… Вялому состоянию частей в сильнейшей степени способствовало общее критическое продовольственное положение, остро чувствуемый недостаток вооружения, обмундирования… Сводки за первую половину 1919 г. отмечали кризис хлебных запасов: в течение нескольких дней суточная дача на фронте была сокращена до ½ фунта, а в тылу — до ¼ фунта»[918].

C материальным и боевым, и особенно с продовольственным обеспечением Красная армия испытывала не меньшие, а зачастую большие проблемы, чем Белая: «Ходили босые и голодные и спали на голых нарах бани…, паразиты нас совсем заели…, — сообщалось в одном из писем красноармейцев в «Красную газету» в 1919 г., — каждый день на поверке валится человек 30…, но если что комиссару скажи, то он лезет с кулаками или отправляет в штрафную роту, весь военный командный состав заставляет делать дезертирство, они делают этим недоверие советской власти»[919].

Весьма красноречивы были и перехваченные цензурой письма: «Пришлите ради Бога сухарей, а то очень голодно. Хлеба дают 1 фунт. Суп варят очень плохой. В казармах очень холодно, дров в печи не дают, приходится воровать у мирных жителей. Воши совсем съели, в баню гоняют, но белья не меняют. Совсем плохо — и холодно, и голодно. Одежда рвется, новую не дают»[920]. Описывая положение с боевым обеспечением, Троцкий отмечал, что «каждый солдатский запас патронов был на счету…, задержка с прибытием специального поезда с боеприпасами привела к тому, что целые дивизии отступили»[921].

Еще хуже была ситуация с обеспечением семей красноармейцев, которым власть обещала дать дополнительные пайки и обеспечение, но на деле «в большинстве случаев наши ордера оказываются только ордерами…, если вы выдаете красноармейцу 400–600 рублей на пять членов это по теперешней дороговизне не имеет значения… — это нуль…, а местные власти вместо того, чтобы выдавать паек жене