Эрик ухмыляется. Я с улыбкой добавляю:

– Эти бутылочки с розовыми наклейками просто убийственны!

Смеясь, мы присаживаемся выпить с ними бокальчик, и пока Эрик перекидывается парой слов с Декстером, Грациэла поворачивается ко мне и шепчет:

– Если раньше этот мексиканец мне нравился, то теперь он сводит меня с ума.

– У вас все хорошо?

– Более чем! Великолепно!

Я рада. Думаю, иногда любовь бывает огромной-преогромной! И это – один из таких случаев.

Минут через пятнадцать прощаемся с влюбленными и идем к себе в комнату. Мы устали. Раздеваемся и ложимся в кровать. Эрик ласково ворошит мои волосы. Он знает, что я обожаю это.

– Засыпай, малышка, – шепчет он.

Сворачиваюсь клубочком в его объятиях и засыпаю счастливая.

Два дня спустя я чувствую себя разбитой.

У меня болит живот – видимо, скоро начнется менструация.

Ненавижу, когда мне так плохо. Почему со мной все именно так, тогда как мои подруги даже не подозревают о такой боли?

Иду в туалет – отпустило. Выйдя, принимаю обезболивающее. Меня расслабят таблетка и музыка. Беру iPod, надеваю наушники и слушаю:

Меня называют безумцем, за то что не замечаю, как мало ты мне даешь.

Меня называют безумцем, за то что прошу у луны за окном о тебе.

Закрываю глаза, и голос Пабло Альборана, как всегда, расслабляет меня. В конце концов я засыпаю.

Меня будят нежные и сладкие поцелуи. Открыв глаза, вижу перед собой Эрика. Снимаю наушники и слышу:

– Привет, малышка. Как ты?

– Плохо… Чертовски плохо, – шепчу я.

Он сразу напрягается. Увидев выражение его лица, поясняю:

– Началась менструация. Эта боль меня убивает.

Эрик понимающе кивает. В предыдущие месяцы он уже убедился в этом, поэтому говорит:

– Есть очень хорошее немецкое средство от такой боли.

– Какое? – спрашиваю с надеждой.

Я согласна на любое средство, лишь бы не испытывать этой мерзкой боли.

– Забеременеть. Ты забудешь о боли практически на год.

От его шутки мне вовсе не смешно.

Он смеется. А я – нет.

Мне хочется врезать ему. Дать ему в челюсть? Или не дать?

Все же сдерживаю свой первобытный импульс и, изнемогая от боли, говорю:

– Оборжаться, сейчас лопну со смеху.

– Разве ты не считаешь, что это отличное средство?

– Нет.

– Маленькая смугляночка с твоими глазками… твоим носиком… твоими губками…

– Я тебе уже все сказала, – ворчу я.

Эрик хохочет и, чмокая меня, добавляет:

– Она будет красавицей. Я это точно знаю.

– Будь и ты… умницей.

– Если бы мог, то сделал бы это.

Я гляжу на него и чешусь.

– Смотри, что с моей шеей. Может, прекратишь?

Терпеть не могу, когда он так смеется. Этот дурацкий смешок… Беру подушку и изо всей дури бью его по голове.

О… о… Я себя знаю. Если он будет и дальше так смеяться, задушу его.

Его смех становится громче. Испепеляющим взглядом смотрю на него и цежу сквозь зубы:

– Будь так любезен, выйди и оставь меня одну, чтобы мне стало легче.

– Любимая, не сердись.

Однако мой порог толерантности в ситуациях, подобных этой, равен нулю. Не глядя на него, отвечаю:

– Значит, закрой пасть и уйди.

Эрик сдается. Он знает, что во время месячных я не понимаю юмора. Чмокнув меня в макушку, уходит. Я закрываю глаза, снова надеваю наушники и пытаюсь расслабиться, на этот раз под надломленный голос Алехандро Санса. Нужно, чтобы эта боль прошла.

В пятницу в Мюнхене объявляется Хуан Альберто, кузен Декстера.

Я прихожу в изумление, когда вижу его, – никто не предупредил меня о его приезде. При первой же возможности спрашиваю у него:

– Как поживает моя сестра?

Мексиканец улыбается и, проводя рукой по волосам, отвечает:

– Такая же красивая, как и всегда.

Но меня не устраивает такой ответ, и я продолжаю:

– Я хочу знать, как она себя чувствует после твоего отъезда.

– Хорошо, девушка… Хорошо. Я пообещал заехать в Херес перед возвращением в Мексику. Кстати, она передала тебе вот это.

Он достает запечатанный конверт. Беру его и прячу в карман штанов. Десять минут спустя, горя желанием прочитать письмо от сестры, ускользаю к себе в комнату, сажусь на кровать, открываю конверт и читаю:

Привет, Булочка.

У нас все хорошо. Папа чувствует себя великолепно, Лус счастлива и ходит в школу, а Лусия поправляется и растет.

Пишу тебе, чтобы сказать, что я в порядке, хоть ты и вообразила, что я разбита после отъезда своего мексиканца. Ты меня предупреждала. Но я хотела стать современной женщиной, и, хотя мне сейчас плохо, я счастлива, что сделала это.

Кстати, я с ним не спала! Я не настолько современна, хотя между нами было намного больше, чем сладкие и нежные поцелуи.

Он открылся мне чудесным, ласковым и очаровательным мужчиной. Наконец мне удалось избавиться от неприятного привкуса во рту, который оставил мне недалекий Хесус.

Поэтому, когда ты увидишь его, будь с ним любезной, я ведь тебя знаю. Он заслуживает этого, понятно?

Люблю тебя, моя Булочка, и обещаю позвонить в ближайшие дни.

Ракель

Из моих глаз градом льются слезы.

Бедная моя сестричка, как ей, наверное, было плохо и как она боится, что я проломлю голову Хуану Альберто.

Черт, я же не так груба.

Не раздумывая, беру телефон и набираю номер в Хересе. Хочется с ней пообщаться.

Один гудок…

Второй гудок…

После третьего гудка слышу ее голос.

– Ракель, ты в порядке?

Узнав меня, она печально вздыхает и шепчет:

– Да. Я в порядке, несмотря на непорядки.

– Ракель, я же говорила тебе, предупреждала, что он вернется в Мексику.

– Знаю, Булочка… Знаю.

После более чем многозначительной паузы она говорит, изумляя меня:

– Знаешь? Я опять это сделаю. Время, которое я провела с ним, – оно того стоило. У Хуана Альберто нет ничего общего с Хесусом. И хотя сейчас я плачу в подушку, признаю, что он поднял мое женское самоуважение, я чувствую себя более значимой. Он в порядке?