Катя стоит сзади, о чем-то опять переругиваясь с Максом.

— Аня, чего застыла? — голос Макса у уха. — Тебя подвезти?

Я смотрю на бурчащую себе под нос Катю со сложенными на пышной груди руками, на Макса и думаю, как у них все просто.

Потрахаются, разбегутся, завтра найдут новых, а у нас с Ромой…. Я порой чувствую, что заболела такой хворью, от которой меня лечат всякой химией, только усугубляя ситуацию. Судя по мрачному взгляду Ромы, он думает примерно так же.

— Нет, Макс, за мной, кажется, приехали.

— О, отлично, — восторженно восклицает Катя, да так громко, что мы с Максом подпрыгиваем. — Я поеду с тобой!

На это Макс только фыркает, в одно мгновение поднимает Катю на плечо и несет к своему Ниссану.

Я ухмыляюсь на это, потому что Катя, судя по всему, довольна тем, что ей не пришлось самой принимать решение.

А вот мне хочется его принять, мне хочется сказать Роме, что если он меня больше не хочет, то и нечего со мной возиться. Но желания разума — одно, а когда душу обидели, тело совершает совсем уж иррациональные вещи.

Например, пройти мимо Ромы и рвануть от него на каблуках по дороге, чуть при этом не расшибившись.

Он, даже не прилагая усилий, меня догоняет, удерживает от падения и бежит рядом.

— Далеко собралась?

— Подальше от тебя.

Чувствую, как этими словами взбесила его, тем более что он резко толкает меня на откуда ни возьмись появившуюся скамейку и нависает сверху.

— Аня, давай ты мне объяснишь, какого хрена ты вытворяешь?

— Ты о чем?

— Обо всем. Ходишь злая, одеваешься черт-те как, губы обветрены, танцевать приперлась.

— Я… — Я и правда так себя веду? — Я… Ты не замечаешь меня! Я стала для тебя как младшая сестра. Но у меня есть братья, целых два! А я хочу мужчину, своего… — кричу я на одном дыхании и тут же замираю, проглотив воздух, когда он начинает громко хохотать.

Его смех только разгоняет в крови гнев, и я толкаю его, чтобы снова побежать. Но руки словно сталкиваются с грудью-скалой.

— Сидеть! Аня, — вкрадчиво произносит он и вдруг резким движением засовывает мне руку в кофту, сжимая грудь. — Ты вроде сама просила дать тебе время, пока все не поправятся.

— Просила? Даже если и просила, это не значит совсем перестать со мной общаться и…

— И? — сжал он грудь чуть сильнее, и я невольно свела ноги и выгнула спину.

— И любить меня, о да… Вот так…

Рома быстро осмотрелся по сторонам, но в аллее никого не было, и только неяркий свет ночного фонаря освещал пространство рядом с нами, оставляя нас в тени.

Его губы вдруг нашли мой сосок, заставляя меня вскрикнуть и вцепиться ему в волосы.

— Не любишь…

— Люблю, но я хотел дать тебе время привыкнуть. Заново…

— Мне не нужно время, — шепчу я ему, когда он поднимает взгляд, и я вижу отражение своего лица в темной радужке. — Я от тебя и не отвыкала.

Рома с гортанным стоном обрушивается на мои губы, рвет чувства на части, заставляя тело плавиться и мозги плыть. Я уже мало что соображала, когда мои руки сами потянулись к пуговицам его белой рубашки и просто содрали их одним движением.

Рома оторвался от моих губ, чертыхнувшись, вытащил руку из кофты и резко поднял меня на руки, чтобы понести к машине.

Когда он уложил меня на заднее сиденье своего Ситроена, то не лег сверху, а долго смотрел, как ходуном ходит моя грудь, долго целовал животик и медленно задирал юбку, выцеловывая узоры на моем дрожащем бедре, все выше, все неприличнее.

— Может, домой? Там кровать…

— А вдруг я остыну, пока мы доедем, — тяжело дыша говорю я и чувствую, как от запаха любимого темнеет в глазах, и все-таки смогла выгнуть бровь.

— Этого нам, конечно, допустить нельзя, — произносит он насмешливо и теперь полностью забирается на меня, одним движением руки порвав трусики.

— Рома, я люблю тебя.

— Тогда ты могла бы просто сказать мне это, а не разводить спектакль на две недели.

— Но я…

— Одна твоя просьба, и я бы раздел тебя там, где ты стояла.

От его слов реально уносит, и я прижимаю его к себе крепче и шепчу на ухо:

— Не надо прелюдий, просто засунь в меня свой член, я так давно о нем мечтаю.

Рома мгновение смотрит мне в глаза, а затем скалится, сверкая в темноте белыми зубами, и сладко целует. Его губы нежные, что совершенно не вяжется с руками, которыми он быстрым движением расстегивает ремень, ширинку, а я помогаю выдернуть рубашку из пояса брюк.

Когда его идеального размера член оказывается внутри, меня словно парализует. Я так часто об этом думала последнее время, что, когда мечты исполняются, тебе вообще плохо верится, что все по-настоящему.

Рома со мной. Рома на мне. Рома во мне. Рома любит меня.

Я переезжаю к Роме на следующий день после горячего примирения, долго стою в квартире и не могу поверить, что снова нахожусь в этом уютном любовном гнездышке.

Когда-то мне казалось, что белый цвет, здесь преобладающий, говорит о педантичности Ромы и о том, что я здесь лишняя.

Вроде микроба или пылинки.

Но со временем Рома неоднократно доказывал, насколько органично я вписываюсь и в обстановку с современной мебелью, и даже в белый цвет.

Рома подходит сзади, обнимает и, упершись в мой затылок подбородком, негромко говорит:

— Моя жизнь без тебя пуста и нелепа. Давай поженимся.

Так просто это сказано, словно он предлагает мне отобедать в ресторане, а не заключить союз.

И, наверное, брак — это действительно ресторан, в котором подают и хорошие блюда, и плохие, и пресные, и острые… Но самое главное, чтобы в ресторане не водилось паразитов. Иначе санэпидемстанция в виде непонимания, недоверия и ненависти может прикрыть ваше кулинарное гнездышко.

— Когда? — спрашиваю я, хотя хотела потребовать колена, кольца и прочих традиционностей. Но в наших отношениях давно нет ничего традиционного. Мы с самого первого дня знакомства нарушаем правила и устои. Так что, почему бы не сделать это и сейчас.

— Если тебе нужна пышная свадьба, то можем на зимних каникулах…

— Не нужна, совсем не нужна, — шепчу я ему, поворачиваясь, обнимая и умоляя себя поцеловать.

Рома долго смотрит в мои синие глаза своими стальными, как скальпель, в поисках лжи и притворства.

— Что, даже платья белого не наденешь?

— О, — об этом я не подумала. — Платье можно и фотоссесию в нем. В городе. Но точно не толпу людей, каждый из которых будет намереваться обо мне позлословить.