Я хотел было врезать мерзавцу, но матушка, разумеется, встала на его защиту.

Я вошел, поздоровался, поцеловал ручки, что ненавижу делать.

Пани Юлия состроила печальную мину и сказала:

– Слышали, слышали, пан Иеремиаш, какое несчастье, уж понимаем, как вы страдаете. Но все к лучшему, потому что если учитывать все, что мы теперь знаем…

На мою матушку всегда можно положиться. Стоит зайти к ней в гости – и я сразу буду в курсе, что и как у меня в жизни происходит. А она к тому же с ног до головы облилась какой-то гадостью, так, что невозможно было дышать.

Но в ответ мне пришлось скроить не менее печальное лицо и скорбно покивать.

Я пожал руку профессору, который вдруг начал принюхиваться, как охотничья собака, и спросил:

– А чем так пахнет? Юстина, это твои новые духи? Изумительный запах! Приветствую, молодой человек, приветствую…

Муж пани Юлии, имени которого я не помню, потому что она обращалась к нему исключительно Клювик (и одно это я считаю достаточно веским поводом для того, чтобы никогда не жениться!), хлопнул меня по плечу так, что я аж присел. Лучше бы Юлию свою хоть разок так хлопнул! Клювик бы сразу у нее из головы вылетел навсегда. Точно.

– Розы, розы, пан профессор, это розы так пахнут. Там, где прекрасные дамы, – там и запах прекрасный. Иеремиаш, помни, женщины – это цветы, ха-ха-ха…

* * *

От матери я вернулся выжатый как лимон.

Разумеется, я должен был сыграть первый роббер, пока матушка хлопотала на кухне. Она никогда не оставляет в раковине пустую посуду, даже если гости. А гости пришли, как и каждую неделю, на робберок. В восемь мне удалось все-таки вырваться, к тому времени я выигрывал двадцать шесть злотых (злотый на каждый кон), потому что это общество предпочитает играть на деньги – чтобы было интереснее.

– Мы же в бридж играем, а не в какого-нибудь подкидного дурака, – как всегда, сообщил профессор. Я эту его фразу прекрасно знаю – ведь когда кто-нибудь из них болеет, мне приходится замещать его и садиться за стол четвертым.

– Я никогда ни о чем тебя не прошу… Но если ты хочешь испортить нам воскресенье, то, конечно, можешь не приходить, но ты ведь так не поступишь…

Ну, я и не поступаю.

В бридж я играю неплохо. Меня отец научил. Но пани Юлия – она любит играть без козыря и рисковать. Поэтому частенько получается так, что у меня карта на три червы (невыбитых! А это гейм!), а она торгуется и объявляет три без козыря. И мы остаемся без четырех и с контрой.

– Вы могли бы изменить козырь, – говорит она обиженно.

Я менял – дважды. Я сначала сказал четыре пики, а потом пять червей. Но она сначала упрямо стояла на своем, а потом обиделась. Поэтому в следующей партии я оставил ее «без козыря» – и она сама осталась без трех.

– Ну ничего, ничего, видно же, что у Иеремиаша голова не игрой занята после всего этого, – приговаривала она еще, неискренне и сквозь зубы, чтобы не раздражать мать.

А мама все носила то чай, то кофе, то печеньки.

А я страдал.

В конце концов я не выдержал.

– Я договорился с Джери, – соврал я. – Мне уже надо лететь. Он нам какую-то халтурку нашел.

– Ну вот, а что же ты сразу не сказал, – обиделась матушка. – Я же просто не хотела, чтобы ты был один, но ты никогда не ценишь мою заботу. Иди, иди, тут ужасно воняет, может быть – проветрим? Наконец-то я могу с вами сесть играть, мои дорогие!

* * *

Нет, ну это же надо! Просто в голове не умещается…

Человек, значит, готовит дом к свиданию с давней подругой, все пылесосит, стелет чистую постель, хорошо, что я постирал белье, оно даже успело высохнуть, расходы несет (Баська любит джин с тоником) – а потом такой пердюмонокль.

Она пришла ровно в девять, как мы и договорились. Сразу бросилась мне на шею, прямо в дверях, расцеловала сердечно, потом принюхалась:

– Чем воняет? Ты что, ориентацию сменил? С каких это пор ты пользуешься женскими духами?

Это чертово Мартино масло!

Только сейчас до меня дошло, что ужасная вонь все это время шла от меня.

Я приготовил напитки и отправился в ванную. Долго стоял под душем и поливался водой. Вот уж не ожидал от Марты такой подлости – метки на мне оставить! Быстро натянул одежду и вернулся.

Баська же мой визит в ванную расценила по-своему:

– Ты что, чувствуешь себя неуверенно? – Она в своей обычной манере прищурилась, а это, насколько я помню, означало насмешку.

Ну а я что?

Как говорит Джери, сначала делай, а потом бойся.

Я только махнул рукой, как будто все это вообще меня не касается. Пусть она думает, что несчастный, печальный и брошенный, – на женщин это всегда хорошо действует.

Они тогда чувствуют себя нужными и любимыми.

После второго коктейля и рассказанной мною истории, из которой следовало, что женщины меня теперь вообще не интересуют, что я теперь человек с раненым сердцем, любивший холодную суку, бросившую меня, и даже, наверно, подумывающий о том, чтобы сменить ориентацию, Баська подошла ко мне и просто начала меня целовать. А я не стал сопротивляться: я помнил, что она была очень недурна в постели. И почему, собственно, мне нельзя иногда провести время с приятной женщиной за приятным занятием?

Хорошо, что у меня есть что приготовить на завтрак.

Секс был так себе.

Но хорошо, что он вообще был.

Баська встала и пошла в ванную. Не понимаю, почему женщины всегда так торопятся в ванную, – так приятно было лежать. Иногда в интересах здоровья с личной гигиеной можно и подождать. Я чувствовал, как у меня слипаются глаза, мне хотелось, чтобы она вернулась, прижалась ко мне и уснула.

Она вышла из ванной, обернувшись зеленым полотенцем, с журналом, который я изучал днем, в руке.

– Ты это читаешь?!! – спросила она и включила свет.

– Просматриваю.

– О господи! – она засмеялась. – Это же надо! Иеремиаш изучает письма в редакцию! Сколько калорий содержится в ложечке спермы! Да это идиотский вопрос!

Она сразу начала нравиться мне больше.

– Я тоже считаю, что идиотский.

– Ну конечно! Ведь гораздо важнее гликемический индекс, – сообщила Баська, отбросила в сторону журнал и полотенце и начала одеваться.

– Ты уходишь? – удивился я.

– Иеремеюшка, не переоценивай себя. Все было мило, но я тороплюсь. Мне завтра, в отличие от тебя, вставать на работу, и довольно рано. Так что вызови мне такси, пожалуйста.

Я обернулся тем же самым полотенцем и послушно потянулся за телефоном.

– Такси будет через пять минут, – сказал я. Слова почему-то с трудом выходили из глотки. Я был расстроен и оскорблен.