– А ты чем занимаешься?

Прежде чем я успеваю ответить, за меня отвечает матушка:

– Он оператор. Кинооператор.

Инга смотрит на меня, но это известие не производит на нее ровно никакого эффекта. И мне это нравится.

– Я сейчас настраиваю антенны и телевизоры, езжу по вызовам, чиню разрывы проводов, пульты, программы настраиваю тем, кто путает жизнь с телевидением, – не выдерживаю я.

– Это он так шутит, – говорит матушка. – Крыся, еще свинины, ну хотя бы кусочек?

– Мясо просто фантастическое! – восхищается Инга, а я притворяюсь, что не вижу выражения лица своей матери. – Ты, наверно, каждый день можешь встречать новых, интересных людей.

Я никогда не смотрел на это с такой точки зрения.

– В Канаде люди тоже смотрят телевизор, все время. И верят в то, что им показывают, – говорит мать Инги. – Так уж устроен мир.

И она улыбается.

– Иеремиаш получил награду за лучший фильм два года назад, он исключительно талантливый. – Меня прямо трогает то, как моя мама не сдается и продолжает борьбу за право быть матерью гениального оператора, а не какого-то там ремонтника. – Но тут талантливым приходится тяжело, не всегда есть работа по специальности… Вот он и подрабатывает… Крыся, ну ты что, без соуса же совсем не тот вкус!

– Очень хорошее мясо, – хвалит отец бывшего младенца.

– Да, да, чудесное, – кивает его жена. – Как ты его готовишь? У меня всегда сухое получается.

– Пеку в рукаве и никогда не шпигую. Тогда весь сок остается внутри. И потом уже только приправы добавляю чуть-чуть. Иеремиаш, ты мне не поможешь на кухне?

Понятно.

Сейчас будет разговор, поучение, выбивание дури из головы, уведомление, просьба, упреки.

– Конечно, мама, – неохотно улыбаюсь я.

Мы входим в кухню, мама понижает голос – я хорошо знаю этот ее прием, люди добрые, Господи, дай мне сил пережить этот день.

– Ты знаешь, что я никогда… – начинает матушка, – никогда ни о чем не прошу. И сегодня, когда я один раз, один-единственный раз! попросила тебя позаботиться о дочери моих друзей, которых я так долго не видела, – ты устраиваешь этот цирк! Я от тебя такого не ожидала! Неужели это так трудно? Ты уж скажи, будь добр, если это так трудно, что ты не можешь этого сделать ради своей матери, – голос у нее прерывается, а я чувствую, как меня накрывает с головой жуткое чувство вины – причем ведь без всякого повода! – Что ж, давай, давай вернемся сейчас в гостиную и сообщим этим милым людям, что ты, как обычно, не считаешь нужным ни с кем считаться, что ты ничего не можешь сделать для меня… о, у меня больше просто нет сил…

А дела-то плохи – в глазах у матери уже слезы плещутся.

Причем ведь если бы она мне нормально сказала, чтобы я пришел, как человек, чтобы имел возможность одеться нормально, душ, не знаю, принять, что ли! А на нападение я реагирую всегда вот так – нападаю в ответ.

К тому же мать меня держит за идиота.

Можно подумать, я не понимаю, что вся эта сегодняшняя встреча имеет единственную цель: мать рассчитывает на то, что я влюблюсь в Ингу, нарожаю с ней детей и уговорю ее вернуться на родину. Это же все видно невооруженным глазом!

– А ты предупредить меня не могла?

– Если бы я тебя предупредила – ты бы точно не пришел! – ворчит она. – А теперь возвращайся за стол и веди себя как человек! Подожди, вот налистники, неси, чтобы они там не подумали чего.

– А вот и десерт – налистники из ржаной муки и ваш кленовый сироп. Надо же, ты всегда помнила, что я его люблю… – Моя мать, пройдя два метра, разделяющие кухню и гостиную, вдруг превратилась в совершенно другого человека: она стала радостной, милой, теплой… оживленной… улыбающейся.

Я пережил второе и налистники. Если говорить честно – обожаю кленовый сироп, помню его вкус с детства, но никогда не догадывался, что матери его присылали пачками эти ее друзья.

Геракл во время десерта начинает пищать.

– С ним нужно выйти, – матушка смотрит на меня, а ведь она знает прекрасно, что этот гад со мной не пойдет, даже если я привяжу его проводом под напряжением.

– А можно я с ним выйду? – спрашивает Инга и наклоняется к собаке раньше, чем я успеваю ее предупредить, что это грозит немедленной смертью или в крайнем случае инвалидностью. Я вскрикиваю.

Но эта облезлая мышь-переросток лезет ей в руку и начинает радостно лизать ее! Первый раз в жизни видит человека – и ведет себя таким образом!

Я неудачник.

– Ты пойдешь? – Инга касается моего плеча.

Я не могу не заметить триумфального блеска в глазах обеих матерей.

– Идите, а я тем временем приготовлю кофе и порежу торт. Если ты, конечно, хочешь, – быстро спохватывается матушка.

– Конечно, очень хочу, – отвечаю я.

Геракл послушно позволяет надеть на себя шлейку, Инга берет его на руки. И тут я понимаю, что она без лифчика! О черт, вот это сиськи! Геракл прижимается к ней – да я бы и сам не прочь прижаться к такому-то богатству…

Мы выходим.

На свежем воздухе было очень даже славно, а я за целый день этого не заметил. Я люблю раннюю весну, все в человеке пробуждается, он как будто подключается к тому, что происходит в природе.

Инга взяла меня за руку. И, к моему величайшему удивлению, мне это было приятно. Она и правда была классная, без тени кокетства или какого-нибудь притворства. Поэтому и я расслабился. Обхватил ее руку ладонью – и это было действительно здорово.

Хотя это и не была рука Марты.

Неужели моей матери единственный раз в жизни что-то удалось?

Надо признать, девушка была супер. Свободная, открытая, искренняя и, что я с удовольствием заметил только сейчас, весьма и весьма симпатичная. Блондинка с темными большими глазами, совсем не накрашенная, юбка обтягивала неплохую попку, ну и эта грудь, не стянутая никакими лишними предметами нижнего белья, очень славно топорщилась кверху и натягивала ткань голубого джемпера. И все это без вызова, без истошного крика: эй, посмотри, какая я сексуальная!

Сто, да что там сто – двести процентов естественности. Ни следа фальши или игры.

Геракл семенил рядом с ней, время от времени пописывая на травку. Я взглянул на нее, наши взгляды встретились, она тепло улыбнулась.

– Хорошо, что ты пошел со мной. Хорошо, что мы одни. Хороший повод. – И она посмотрела на Геракла.

Черт возьми, впервые в жизни я почувствовал к нему… ну, не симпатию, конечно, но что-то вроде… отсутствия антипатии.

Полька никогда не будет говорить так прямо – а эта девушка начинала мне все больше нравиться.

– Я тоже рад, – сказал я.