– Тогда я буду за паном.

* * *

Что за мир, что за жизнь…

И матушка еще говорит, что я изменился.

Я просто вырос. И вижу, что жизнь – это одно большое говно.

Чем человек старше – тем умнее.

Но я, конечно, этого ей не скажу – потому что она моя мать. А мать, как известно, у человека одна.

– Тебя просто не узнать, правда, Геракл?

Геракл не подтверждает и не отрицает. Он меня просто не выносит. Всегда, когда я прихожу и, чтобы сделать матери приятное, разумеется, только поэтому! – пытаюсь его погладить, он убегает и пищит, как будто я с него шкуру снимаю. Я знаю, что чихуашки очень нервные, – мне мамуля об этих «чудных, мимимишных малюськах» все рассказала. Единственной их защитой является этот вот жалобный писк. Когда я первый раз услышал этот визг, который из себя исторг Геракл, – я был уверен, что случайно раздавил его дверью от кухни. Но нет, на самом деле песик только выражал протест – он просто не желал оставаться в кухне один.

Нет, иногда он, конечно, ко мне подходит – вот штаны у меня, например, зашиты, потому что он схватил, когда я не видел, меня за штанину, – но с одной единственной целью: чтобы что-нибудь мне разорвать, разодрать, вывернуть наизнанку.

– Милый, он тоже чувствует, что ты не счастлив. Это просто его способ обратить на себя твое внимание.

Вот хрень!

Мама в последнее время стала такую чушь пороть подчас…

– Приезжай, милый, завтра к семнадцати.

Понятно, что придется ехать, ведь не поеду – обидится.

Что ж творится-то…

* * *

Ну и само собой.

Приезжаю уставший, в чем есть, с очередного вызова к каким-то идиотам, которые не знают, как пользоваться пультом, а отвалить за телевизор шесть кусков могут себе позволить, вхожу к матери в квартиру – а она наряженная, накрашенная, стол накрыт, и за столом сидят какие-то пожилые люди, а во главе стола – девушка, которую я вижу первый раз в жизни, на столе вино и праздничное угощение.

Я впадаю в панику, мозг у меня начинает лихорадочно работать: сейчас весна, значит, это не день рождения, день рождения у матери точно где-то осенью… и не именины – ее Юстина зовут, а у Юстины именины тоже осенью… об именинах я помню! Но сейчас-то что?

– А вот и Иеремиаш, – говорит матушка, как будто открывает третью пол-литру.

Я стою в дверях, в рабочей одежде, и выгляжу здесь удивительно некстати – прямо не пришей рукав… и конечно, от этого краснею.

– А это мои друзья из Канады, Крыся и Вацлав. И их дочка, Инга. Поздоровайся, милый, – командует матушка.

Я бы и рад поздороваться, но на такие фразы мой организм реагирует всегда одинаково – как бык на красную тряпку. Теперь я не хочу с ними здороваться, а хочу дать им пинка и отправить их туда, где раки зимуют.

Но, разумеется, я вежливо кланяюсь господам из Канады и девице из Канады, чувствуя себя Гераклом, который бегает вокруг меня и задирает ко мне свою морду, – он так же вот вежливо лапку подает гостям, и те смеются всегда.

– Ты помнишь Ингу? – матушка обнимает меня за талию, что я ненавижу.

Улыбаюсь. Киваю головой.

Я не помню эту девушку, я ее никогда не видел! Худенькая, примерно моего роста, зубы заграничные, белые как снег.

– Да ты не можешь ее помнить, ты же был… погоди-ка, погоди-ка… ты старше Инги на полтора года, значит…

– Инге было шесть месяцев, когда мы уехали, – подхватывает разговор мать девушки и сияет улыбкой.

Ну конечно, я должен был ее запомнить! Мне же было уже два года. Это возраст, когда любой шестимесячный младенец каких-то посторонних людей просто обязан врезаться тебе в память!

– Смешно, – говорит этот забытый мною бывший младенец. – Я не помню.

– Садись, Иеремушка, рядом с Ингой, мы только тебя ждали, – мать начинает суетиться и подавать на стол всякие вкусности. Пирог с грибами, свинина, запеченная с черносливом и изюмом, картофельное пюре, два вида салатов…

А вот предупредить меня – это нельзя было. Я выгляжу среди них как солдат, сбежавший в самоволку.

Неудачник.

Я прекрасно понимаю, к чему все это. И не дам собой манипулировать.

– Инга окончила факультет социологии и управления. И представь себе, она пробудет здесь целый год! – матушка улыбается как-то слишком широко.

Это, видимо, новость, которая должна меня осчастливить! Год, Инга, социология! Да это просто изумительно!

– И понимаешь, она ведь тут никого не знает, вот я и подумала, что ты с радостью поводишь ее по Варшаве, покажешь ей разные интересные места, Старувку…

Понятно. Мне больше нечем заняться, как показывать какой-то незнакомой канадке красоты Варшавы. Музей Восстания обязательно должен ее заинтересовать и Старувка. Лазенки. Маршалковская. Потому что у них в Канаде ведь ничего подобного-то нет. Их города по сравнению с нами – это так, курятники, тьфу.

Да наши скверики по сравнению с их национальными заповедниками просто огороды…

Да нет, разумеется, Инга просто мечтала всю жизнь о самом прекрасном городе на земле – о нашей кошмарной Варшаве. Я ее на Волю свожу, чтобы она обязательно собственными глазами увидела помойки и загаженные газоны. И отсутствие мест для парковки.

Я люблю Варшаву, правда. Это настоящая такая любовь, потому что у меня нет для нее никаких причин, если честно. В Варшаве тоже есть красивые места и уголки, если знаешь, где искать. Но Старувка?! Искусственная от начала и до конца? Заново отстроенный Королевский замок? Можно ее взять на Прагу, там атмосферно. Можно еще поехать на Жолибож, он красивый. Но прошу прощения, чем ее изумлять – ТЦ Blue City, каких в Канаде хоть половником черпай? Или, может, лестницей на Центральном, которую я, к тому же, могу и не одолеть?

Мартирология отпадает – тут я пас. А музеи? Вот приехала бы она пару лет назад – у нас выставка импрессионистов проходила.

– С удовольствием воспользуюсь, – говорит Инга, и ее совершенно не смущает неоднозначность этой кошмарной ситуации.

– Мы сняли Инге квартиру, твоя мама нам очень помогла, спасибо тебе, Юся, огромное. Инга два года жила в Лондоне, так что уж в Варшаве сможет о себе позаботиться, правда ведь?

Ой, неправда, дорогие мои.

– Разумеется, а я помогу чем смогу.

– Я тут не знаю каждого, – говорит Инга. – Но скоро узнаю.

– Не знаю тут никого, – поправляет ее ласково мать.

Инга в отличие от меня выглядит просто шикарно.

И по-польски она говорит вполне хорошо, а ведь это польский – я впечатлен.

В конце концов, можно ее отвести в Национальный. Правда, после Британского музея она, конечно, вряд ли будет поражена и ошеломлена масштабом.