идейка одна появилась, как этого урода завалить. Только мне нужен будет кое- какой реквизит. Хочу – чтобы все было красиво. Озадаченный Горох повелел выдать писарю все, что тот не запросит. Яшка взял из неприкосновенного запаса две бутылки водки, потом, подумав, добавил еще одну, потом еще одну, так, на всякий случай. Водки, как известно, много не бывает, бывает мало закуски. Из закуски же Яшка взял с собой увесистый шмат сала, с тонкой розовой прослоечкой мяса, пару луковиц, пачку плавленого сырка (в простонародье называемый – «мылом»), и батон свежего белого хлеба. Не забыл он взять с собой и два граненных стаканчика, и газету вместо скатерти. Не прошло и пяти минут, а Яшка уж был готов к поединку, о чем и доложил царю.

– Не стоит тебе туда ходить, задумчиво произнес Горох. – Я…, я все отменю…

– Вот всегда Вы так, Ваше величество, укоризненно заметил Яшка. – Чуть, что – сразу на попятную идете. Таким макаром Вы никогда настоящим правителем не станете. Да и поздно уже, что – либо менять. Люди, вон, ждут, кивнул Яшка в сторону стоявших в ожидании бугорландцев.

– Ты, что, удивился Фиштулла, – смерти не боишься?

– Мне мой врач твердо обещал, что умру я через два месяца, пояснил Яшка. – А прошло только три недели, так, что помирать мне пока рановато… – Мы еще поживем.

Заткнув бутылки с водкой, за пояс, словно гранаты, он вышел из стен тюрьмы на свободу.

– На его месте, задумчиво почесал голову Фиштулла, – я не стал бы так безрассудно доверять врачам.

– Поэтому – то ты и не на его месте, ухмыльнулся Маргадон.

2.25.2.

Завидев худосочного Яшку, в толпе бугорландцев пронесся гул разочарования. Поединок, которого они ждали с таким нетерпением, обещал быть скорым и… неинтересным.

Яшка же, тем временем, недоуменно огляделся по сторонам.

– Вроде бы и выпивка есть, и я на свободе, и погода хорошая, а что-то мне не весело, грустно заметил он при этом сам себе. – Привередливые мы все нынче стали, всё – то нам не угодишь. После чего, разыскав в толпе бугорландцев режиссера – перебежца, Яшка обратился непосредственно к нему:

– А ты, целлулоидная голова, чего уставился? Проверь-ка лучше кассету в аппарате, а то у тебя вечно пленка на самом интересном месте кончается. Я хочу, чтобы хоть память обо мне хорошая осталась. Режиссер ничуть не обиделся на то, что его при всех обозвали целлулоидной башкой, наоборот, он был даже рад, что его выделили в такой момент среди прочих. Значит, он что-то да значит еще в этой жизни, если люди, идущие на смерть, вспоминают о нем. Выполняя пожелания Яшки, он вставил в аппарат новую кассету и, глядя в видоискатель, спросил у него:

– Скажи нам, напоследок, что-нибудь этакое… героическое, чтобы дух перехватило.

Писарь печально взглянул в объектив кинокамеры, и тихо произнес:

– Я вернусь… мама.

После чего, прямиком направился к Тумбе. Силач яростно завертел над головой своим огромным топором, разгоняя ветер по сторонам. Поднявшийся ветер был такой силы, что со многих бугорландцев сорвало шляпы.

– Да подожди ты топором-то махать, зашибешь еще кого-нибудь невзначай, отмахнулся от Тумбы, как от назойливой мухи, Яшка. – Давай лучше выпьем.

– Ты, что, меня не боишься? – удивился Тумба, с интересом рассматривая маленького клоуна.

– Да чего тебя бояться-то? Ты, чай, не налоговый инспектор? – вопросом на вопрос ответил Яшка, раскладывая закуску на траве. – Я инспекторов знаю, они маленькие такие, плюгавенькие. Опять же все в очечках, и немного как пришибленные. Да, ты присаживайся, давай, в ногах правды нет.

Присаживаться Тумба не стал, а вместо этого, схватив писаря за загривок – высоко приподнял его над землей. Бугорладское войско вновь радостно заголосило.

Да только вот и Яшка оказался не промах, изловчившись, он выхватил из кармана небольшой перочинный ножик с ярко-красной пластмассовой ручкой. Схватив одной рукой Тумбу за волосы, писарь второй рукой приставил лезвие ножа ему к горлу. Бугорландцы тут же притихли, затаив дыхание. Тишина на бранном поле установилась такая, что было слышно, как муха жужжит, пролетая над изумленным войском.

– Ну, чего ты ждешь, шкура канцелярская. Подсекай, подсекай резче, заорал тут в сердцах Цап Царапыч, с крепостной стены. – Ну, и молодежь пошла, развел он руками, – ни чего толком делать не умеют.

– Бей в глаз – не порти шкуру, посоветовал в свою очередь Шампиньон. Но Яшка их советов не послушался.

– Поставь туда, – откуда взял, тихо приказал писарь Тумбе. – Не нервируй народ. Тумба молча опустил Яшку на землю.

– Так- то лучше будет, пробормотал писарь, облегченно вытирая пот со лба.

После чего он на глазах у изумленных зрителей, сделал то, чего еще ни когда не случалось в многовековой истории Бугорландии. Усевшись прямо на поле битвы, он постелив газетку, принялся нарезать хлеб и сало толстыми ломтями, потом почистив луковицу, нарезал ее кольцами. После чего откупорил одну из торчащих у него за поясом бутылок, и разлил водку по стаканам.

– Давай-ка, мы с тобой, того… дерябнем, для начала, по маленькой, предложил писарь Тумбе. – Надо пользоваться каждым мгновением, что дает нам жизнь. Ведь обратно его уже не вернешь ни за какие богатства на свете. Ты вот можешь купить себе многое – даже паровоз вон купил, как я слышал. А вот лишнее мгновение даже ты купить не в состоянии.

Покончив с приготовлениями, писарь протянул стакан с водкой Тумбе:

– Предлагаю выпить за мгновения, каждое из которых бесценно и неповторимо. Чокаться не будем, мы с тобой, как ни как в состоянии войны находимся.

– Во – дает, восхитились солдаты из Гороховского войска, и горько пожалели в душе о том, что сами не додумались до всего этого. Бугорландцы же задумчиво чесали затылки, не понимая, чтобы все это значило, и где во всем этом скрывается подвох. Видя, что Тумба пить водку не спешит, Яшка выпил первым. После чего взял большой смачный кусок сала и отправил его в рот. Тут, наконец, и Тумба осушил стакан, после чего занюхал водку рукавом и громко рыгнул.

– Нравится, басурманская морда? То – то, это тебе не воздух топором гонять. Тут думать надо. Ну, давай еще по одной. И они выпили еще, потом еще, и еще…

2.25.3.

– Знаешь, Тумбочка, как мне умирать не охота, изливал Яшка душу своему собутыльнику, ближе к вечеру. – Разве для того я родился, чтобы умереть? Тумба на это ни чего не ответил, лишь тяжело вздохнул, и молча осушил очередной стакан.

2.25.4.

Смеркалось.

Хлипкие стрижи

летали в вышине.