Стоны жены вывели его из ступора. Хосе бросился ее поднимать, а комната сотрясалась от грохота упавшей картины. Не обращая внимания на беспорядок, Хосе подхватил жену на руки и отнес вниз по лестнице в машину, позабыв запереть дверь.

Мерседес подвывала, закрыв глаза; уже на полпути к больнице ноги ее заливала теплая жидкость. Боль была нестерпимая, как будто какая-то сила внутри Мерседес вознамерилась разорвать ее надвое. В этот момент женщина не думала о столь желанном ребенке. Она предпочла бы умереть. В больнице она не слышала ни указаний врача, ни уговоров медсестер. Просто вопила во всю глотку.

Спустя несколько бредовых часов – чьи-то руки трогали, тискали, поглаживали ее тело – женщина услышала вопли другого человека. Только когда ей поднесли малютку, которая орала как резаная, Мерседес обратила внимание на заполошных медсестер в высоких, как у монашенок, чепцах. Роженица не сразу поняла, что ее дочь появилась на свет в клинике Кубинских католичек; в прошлом это было поместье Хосе Мельгареса и Марии Тересы Эрреры, где ее мать была рабыней до встречи с торговцем Флоренсио, который и стал ее отцом. И из этой же усадьбы Флоренсио ехал домой накануне своей гибели, оставив здесь партию свечей и бочонков с вином… Мерседес закрыла глаза, чтобы стереть запретное воспоминание.

– Хосе, – шепнула она мужу, по-дурацки пялившему глаза на девочку. – Дай-ка мне мой кошелек.

Муж повиновался, не представляя, зачем ей в такой момент может понадобиться кошелек. Мерседес порылась там и достала малюсенький сверток.

– Я его давно купила, – сказала она, не объясняя, что там внутри.

А там был маленький блестящий камушек на колечке в виде руки. Мерседес с помощью шпильки прикрепила его к одеяльцу дочери.

– Когда она подрастет, повешу его ей на шею на золотой цепочке, – объявила мать. – Это от сглаза.

Пепе ничего не ответил. Как можно отказать в такой малости, если у тебя у самого мать видит духов да еще и передала это проклятие твоей жене, а возможно, и крошке, которая сейчас посапывает рядом?

– Вы уже готовы ее записать? – спросили от дверей.

– Мы ее лучше окрестим.

– Конечно, – согласилась монашенка, – но сначала ее нужно записать. Имя придумали?

Супруги переглянулись. Они почему-то были уверены, что родится мальчик. Но Мерседес вдруг вспомнила женское имя, которое ей всегда нравилось, – нежное и в то же время исполненное силы.

– Мы назовем ее Амалия.

Припарковав машину, шофер вышел, чтобы открыть дверцу. Из салона появилась женщина в облегающем зеленом платье; таксист порывался перегнуться пополам, но, сделав над собой усилие, ограничился легким поклоном.

– Сколько я вам должна? – Женщина открыла бумажник.

– Даже не говорите об этом, донья Рита. Я отправлюсь прямиком в ад, если возьму с вас хотя бы сентаво. Для меня подвезти вас – это честь.

Женщина улыбнулась, она была привычна к подобным знакам восхищения.

– Спасибо, приятель, – поблагодарила она таксиста. – Господь да озарит ваш день.

И прошла к двери с вывеской: «ДОМОВОЙ. СТУДИЯ ЗВУКОЗАПИСИ».

Звон колокольчика отвлек девочку, которая рисовала возле полки с нотами, от ее занятия.

– Привет, малышка, – улыбнулась вошедшая.

– Папа, смотри кто пришел! – Девочка побежала ей навстречу.

– Осторожно, Амалия, – предупредил Пепе, выходя из кладовки с пластинками в руках. – Ты помнешь гостье шляпку.

– Шляпка – прелесть, правда? – пискнула девочка, накидывая вуаль на лицо посетительницы.

– А ну-ка примерь, – предложила женщина.

– Балуете вы ее, – восторженно выдохнул хозяин. – Вы мне испортите дочку.

Актриса, обычно крайне недоверчивая к восторгам поклонников, совершенно менялась в обществе этой девочки – их связывало какое-то духовное родство. Мать ее тоже сильно интересовала, но по другой причине. Если девочка была как поток, готовый смыть все тайны и сомнения на своем пути, то Мерседес являла собой загадку, которая их порождала. Рита хорошо запомнила вечер в театре, когда Хосе их познакомил. Пьеса называлась «Сесилия Вальдес».

Мерседес тогда с задумчивым видом заметила:

– Кто бы мог подумать, что из такой безобразной правды родится такая красивая ложь?

Рита была поражена. Что эта женщина имела в виду?

Когда она попыталась это выяснить, Мерседес сделала вид, что не понимает, о чем речь. Как будто ничего подобного и не говорила. Женщины виделись еще несколько раз, но почти не разговаривали друг с другом. Мать Амалии жила в своем мире.

А девочка, наоборот, лучилась особым очарованием. Иногда она вела себя так, словно в комнате находится тайный друг, которого может видеть только она. Она заводила разговоры, которые Рита приписывала детскому воображению, но все равно ими восхищалась. Только в последние месяцы девочка оставила эти игры. Теперь она уделяла больше внимания реальным вещам, как, например, нарядам Риты.

– Эрнесто уже здесь?

– Он позвонил, сказал, что задерживается, – ответил Пепе, расставляя пластинки в алфавитном порядке.

– Каждый раз, когда у меня репетиция, он меня подводит!

– А в каком театре ты будешь играть? – в своей манере, полунаивно-полудерзко, спросила Амалия.

– Ни в каком, моя королева. Мы будем снимать фильм.

Пепе забыл про пластинки:

– Вы уезжаете от нас в Штаты?

– Нет, сынок, – улыбнулась Рита. – Никому не рассказывай, но мы делаем музыкальный фильм.

Хосе поперхнулся:

– На Кубе?

Рита кивнула.

– Так ведь это событие века! – наконец произнес владелец магазина.

– О чем это вы без меня судачите? – раздался еще один голос.

Все обернулись к дверям.

– Для тебя это не новость, – флегматично ответила Рита. – О первом музыкальном фильме на Кубе.

– Маэстро Лекуона! – воскликнул Пепе.