– Я твой эксперимент? – недоумевала Люся.

– Ага, – спокойно подтвердила Филиппова. – Согласись, в жизни все надо надкусить, все попробовать. Иначе как поймешь, что вкусно, а что противно?

Коткина с трудом встала.

– Поняла. Прощай, Вера.

– Но тебя никто не гонит! – засуетилась Филиппова. – Давай попьем кофейку? Ну не дуйся! Люська, я в тебя правда влюбилась, даже нарушила свое правило не спать с коллегами. Но теперь амур улетел. Со мной всегда так – долго рядом с одним человеком оставаться не могу.

Людмила попыталась улыбнуться.

– Ерунда. Ты мне тоже разонравилась, только я не знала, как объявить о своем уходе.

Высказавшись, она двинулась к двери, но не смогла уйти гордо – обернулась и жалобно пролепетала:

– Сегодня тринадцатое февраля, худший день в моей жизни. Тебе меня не понять.

– Ошибаешься, дорогая, – возразила Филиппова. – Когда-то в моей жизни приключилось пятнадцатое декабря. Это тебе меня не понять! Не дай бог тебе моих черных деньков…

Закончив рассказ, Коткина опять вытерла нос о мой рукав.

– Пятнадцатое декабря? – подпрыгнула я. – Она не объяснила, что случилось тогда? В каком году?

– Нет, – мрачно пробурчала Люся. – А я не стала уточнять.

Затем она отвернулась к окну.

– Верка удивительный человек. Мы работали в одном издательстве, часто пересекались, и она вела себя так, словно между нами ничего не происходило, не было сумасшествия на Мальдивах, прекрасных вечеров и ночей в Москве. Звонила мне, спрашивала: «Как дела? Когда кофеек пить пойдем?» Она со мной дружила! А я погибала. Я хотела, чтобы Верка сгинула, умерла, но не могла заорать ей в лицо: «Исчезни навсегда!» Мы повязаны работой, издательский мир тесен, узнают о моей ориентации…

– На дворе двадцать первый век, лесбиянки никого не удивляют, – возразила я.

– Тебе хорошо говорить… – махнула рукой Коткина. – Люди лишь прикидываются толерантными, а в душе готовы того, кто от общей массы отличается, сжечь. Знаешь, отчего мне сейчас так плохо? Вера в самом деле умерла, я не могу с ней помириться и чувствую свою бесконечную вину перед ней. Ты когда-нибудь стояла над могилой любимого человека, думала: все, ничего не изменить, не поправить, зачем я была жестока? Почему не протянула руку дружбы? Не помогла? Запомни, Виола, тем, кто рядом, надо постоянно говорить хорошие слова! Потому что сегодня дорогой тебе человек есть, а завтра его нет, ты же осталась, и жрет тебя совесть, как голодный волк. Невозможность ничего исправить, вот что самое страшное, когда близкий ушел.

Я погладила Люсю по голове.

– Вообще-то Вера тебе сначала изменила, а потом прикинулась доброй подружкой, ты ни в чем не виновата.

Коткина положила ногу на ногу.

– Так подчас тяжело делается! Накатит тоска, слезы подступают, вот я и бегу сюда. Сяду, открою наши снимки с Мальдив и реву. Нет, Вилка, я виновата, ты не знаешь. Вера мне в ночь с тринадцатого на четырнадцатое декабря позвонила и зашептала: «Люсенька, можешь приехать? Прямо сейчас! Я одна в доме, мне очень страшно!» А меня ее слова возмутили. Отреагировала я соответственно: «Что, осталась на сегодня без мужика и вспомнила про Коткину?» В общем, разговор получился такой…

Филиппова, услышав грубую фразу бывшей любовницы, расстроилась.

– Ты до сих пор обижаешься? Я думала, мы друзья!

Людмиле следовало просто повесить трубку, но ее понесло:

– Ночь, Верка, время откровенности. И рядом с нами нет коллег. Да, мне неприятно, дурное послевкусие осталось.

– Люсенька, не сердись, я тебя люблю, – почему-то по-прежнему шептала Вера. – Сделай одолжение, приезжай. На меня охотится медведь!

Коткина расхохоталась:

– Бурый или белый?

– Темный, волосатый, огромный, очень страшный, – зачастила Филиппова.

– Дорогая, косолапые в районе Москвы не водятся, – развеселилась Людмила, у которой неожиданно прошли и злость, и обида.

– Может, он из цирка сбежал? – неуверенно предположила Вера. – Или его кто-то в качестве домашнего любимца держит.

– Медведя? – давилась смехом Люся. – Ага, он такой милый, прямо чихуахуа или пуделек. Ничего лучше не придумала?

– Перестань, – захныкала Филиппова. – Понимаешь, я пошла в туалет, потом захотела попить, спустилась в кухню. Свет зажигать не стала, налила себе стакан минералки, подошла к окну. Стою и думаю: какая некрасивая зима – снег не сыплет, грязь кругом, тепло… И тут! Прямо к стеклу прижалась медвежья морда. Страшенная! Волосатая! Клыки наружу! Вся в крови! И он так вонял!!!

– Дорогая, остановись, – попросила Людмила. – Почему ты ночью в декабре оставляешь открытые окна?

– Все заперто, – возразила Вера. – Я двери проверила, когда первый шок прошел.

– Тогда каким образом ты почуяла мерзкий запах от зверя? – захихикала Коткина.

– Не знаю, – растерялась бывшая возлюбленная. – Глянула на его отвратительные зубы и смрад унюхала.

– Прикольно, – протянула Коткина.

– Ты же сейчас приедешь? – с надеждой в голосе поинтересовалась Вера.

– Нет, – отрезала Коткина. – Позвони одному из своих мужиков.

– У меня никого нет, – пожаловалась собеседница. – Я здесь совсем одна и умираю от страха.

– Съезди к метро и сними кого-нибудь, тебе не привыкать, – ехидно посоветовала Коткина и отключилась.

В шесть утра, когда Люся принимала душ, снова раздался звонок от Веры.

– Он хочет меня убить… пришел за мной… так долго ждал… – бормотала Филиппова.

– Кто? – сердито осведомилась Коткина.

– Медведь, – прошептала Вера. – На дорожке лежала записка… от него… он написал… Я вышла, как всегда, в пять сорок пять на пробежку… открытка лежит в грязи под окном…

– Медведь? – хмыкнула Люся. – Ну и ну! Может, пригласить Топтыгина в издательство как автора? Нехай он нам роман про свою сексуальную жизнь с лисой наваляет. Я его отредактирую, ты распиаришь. Гарантированно бестселлер получится.

– Ты мне не веришь, – захныкала Филиппова.

– Дорогая, мало найдется на свете людей, которые примут всерьез подобный рассказ, – ехидно проговорила Людмила. – И я плохо представляю, каким образом Михайло Потапович держал в лапе ручку. Увы, логическое мышление, свойственное каждому профессиональному редактору, мешает мне ужаснуться услышанной истории. Потому что вопросы появляются. Например, где Топтыгин раздобыл бумагу? Навряд ли купил в магазине, а?

– Записка напечатана на принтере, – пояснила Вера.

– Ну, это меняет дело, – продолжала дурачиться Коткина, – вопрос снят. Ведь сейчас в каждой берлоге стоит компьютер.

– Его видели Гуляевы! – закричала Вера. – Можешь у них спросить!