Петров поначалу бросился за ним, но на третьем же шаге остановился — разглядел, что в дверях стоит кое-кто рыжий и хорошо знакомый, а рядом с ним Катька Либман. И оба аплодируют, само собой. Причем, как и большинство коллег, не столько Бонни, сколько Алесе. Пусть она пока рядом с Бонни смотрится не очень уверенно, но она же смотрится! Ее и слышно, и видно!

Кстати, Бонни ее расцеловал, обнял и заявил, что если она надумает бросить здешнюю богадельню, он возьмет ее к себе. Но с ней у богадельни будет шанс превратиться в настоящий мюзикл. А пока — самое время обсудить с режиссером и композитором, как именно следует творить из дерьма конфетку. Конечно, если мистер Петров готов выслушать его предложения.

— Готов, — буркнул Эдик, все еще мечтающий его убить.

А может быть, еще сильнее мечтающий его убить. Видеть, как кто-то левой пяткой делает то, над чем ты бился три месяца, и делает на порядок лучше — чертовски обидно. И если бы сейчас Эдик психанул и отказался дальше работать, я бы его поняла. Все бы поняли. Но не одобрили бы. У них же только-только появился реальный шанс! Не потому что Бонни обещал хореографию или режиссуру, он пока ничего не обещал. А потому что они впервые увидели, как это может быть на сцене. То же самое, что случилось со мной чуть больше полугода назад, когда Тошка показал запись Бонни-Эсмеральдо.

— Для начала вам нужен новый солист. Дракула, сюда, — Бонни указал Олежеку на авансцену. — Дайте ему кто-нибудь ноты!

Ну что я могу сказать… Конечно, Олег — не Бонни даже близко. Но если хорошенько поработать, будет вполне себе Дракула. Очень далекий от канонического, чуть ли не противоположность тому, которого сыграл Пельтье, но Дракула же! Харизма есть, голос есть, двигаться умеет. Может, даже звездой станет.

Об этом я и сказала Катьке, которая села рядом со мной. И спросила:

— У тебя опять все серьезно?

— Не знаю, — пожала плечами она. — Нам непросто вместе, и я пока не могу ему доверять, но… наверное, я хочу попробовать. Он развелся со своей мадам и опять на бобах.

— Пустила к себе жить?

— Пока нет. Посмотрим. Ты реально думаешь, что из «Дракулы» что-то получится?

— Сама видишь, — я махнула на сцену, где Бонни что-то объяснял Петрову и Гольцману, размахивая руками и представляя то Дракулу, то Мину, то предка Ван Хельсинга. — Кстати, не хочешь ли попробовать роль Люси? То, что понабрали Петров и Гольцман, Бонни не нравится, и я с ним согласна.

— Я и мюзикл? — засомневалась Катька, но я-то видела, глазки уже загорелись.

— Ты ничего не теряешь. Если Бонни понравится — роль твоя. И за репетиции будет нормальная оплата, на проекты Бонни Кей всегда дает бабла.

— Кей?..

— Ирвин, — улыбнулась я. — Извини, уже привыкла называть его неофициально.

Катька странно на меня посмотрела, но комментировать не стала. И правильно. Не уверена, что готова всей музыкальной тусне озвучивать особенности наших интимных отношений. Хотя, конечно, после вечеринки в Касабланке и так все в курсе, что Бонни — мой любовник.

И пусть. Нас троих все устраивает — а на все прочие мнения начхать. Да. Начхать Хотя бы до тридцатого числа, когда Бонни придется ехать на Сицилию. Интересно, он один поедет или позовет нас с Кеем? Спросить, что ли…

Спрашивать я не стала. Не сегодня. Мы так хорошо отвлеклись от собственных проблем, что возвращаться к ним без острой необходимости не стоит. И вообще, Кей приедет — и разберется. Вот, я отлично все придумала! А пока…

До позднего вечера мы с Бонни то поочередно, то вместе гоняли господ артистов. Что-то сразу ставили, что-то дописывали на ходу, читали диалоги с листа, переворачивали все с ног на голову. Нормальная такая репетиция часов на шесть, причем к концу в Малом зале собралась половина Гнесинки, а отделение музкомедии так и вовсе в полном составе, считая преподавателей. С первыми двумя-тремя Бонни даже поздоровался, не слезая со сцены, дальше уже и внимания не обращал.

Я же поначалу чувствовала себя несколько неуютно. После стольких лет вернуться в родное училище не в качестве студентки, даже не в качестве выпускницы, а спонсором и приглашенной звездой? Очень странные ощущения. Особенно когда преподаватели, во время учебы меня не особо замечавшие ввиду отсутствия ярко выраженных музыкальных талантов вдруг приветливо улыбаются, расспрашивают о жизни, отвешивают комплименты и вообще на меня смотрят! А все ректор, кстати. Не только разболтал всему педсоставу, что я — леди Говард, но и вскрыл мое писательско-сценарное инкогнито, так что теперь все знали, что сценарием к Дракуле занимается не какая-то там Роза Тихонова, а Тау Роу, чьи рекламные плакаты украшают подземку и витрины всех книжных. Ну а что? Издательству вдруг стало выгодно меня продвигать. Остатки крохотных тиражей вмиг разлетелись, допечатки — тоже, кто-то от большого ума обозвал меня русской Эрикой Джеймс… Убила бы за такое дело, честное слово! Идиотское стремление в поклонении загранице принижать своих соотечественников. То ли дело Фил, настоящий, блин, американец! Единственная и неповторимая Тай Роу, самая таинственная и успешная писательница последнего десятилетия, спешите видеть, покупайте наших слонов! И ни слова рекламы посторонним.

Короче, что русский мюзикл, что русский маркетинг — ода вторичному ширпотребу.

Кстати, к концу репетиции между Петровым и Гольцманом наметился раскол. Гольцман был счастлив, как младенец с новой погремушкой. Его музыку хвалили, особенно то, что он досочинял прямо в процессе, и его музыке светила мировая слава. А Петров, хоть и старался держать хвост пистолетом, уже репетировал некролог своей режиссерской карьере. А главное — слился из процесса, оставив все Бонни. Ну не идиот ли?

Этот вопрос я ему и задала, подсев на первый ряд. Правда, сначала с наслаждением откусила кусок пиццы — боже, как я соскучилась по этим бесконечным репетиционным пиццам!

— Могу мыло одолжить, — предложила я кислому, как позавчерашняя столовская капуста, режиссеру.

— Спасибо, обойдусь, леди Говард, — режиссер задрал нос и отвернулся.

— Я не поняла, Петров, ты хочешь делать спектакль или нет? Если нет, здесь как минимум два режиссера, которые вот сию же секунду займут твое место, — я покосилась на преподов, во все глаза глядящих на работу Бонни и чуть ли не конспекты конспектирующих.

— Это больше не мой спектакль. От того, что я делал, ни черта не осталось!

Мне очень захотелось сделать фейспалм, но в руках все еще была пицца, так что я сдержалась.

— Ну уж придется выбирать, шашечки или ехать.

— Как будто кто-то меня спрашивал, — буркнул Петров и голодно покосился на мою пиццу.

О, боже. Невозможный дебил! Даже попросить кого-нибудь принести себе пиццу не может! И это — режиссер?!

— Держи, половина твоя, — я поставила коробку с пиццей ему на колени. — Поешь, кровь прильет к мозгу, тогда и поговорим.