обхватываю себя руками. Они уже не дрожат, вот только силы  них мало.

Взгляд тут же падает на обручальное кольцо. Изысканное, усеянное драгоценными камнями, оно просто прекрасно, вот только не олицетворяет никакой жизни или любви.

Смерть скорее, печаль и боль. Вот что я чувствую при виде на это колечко.

С силой обхватываю колени руками, и делаю глубокий вдох, но вместо выдоха звук льется из моей груди.

Сама не замечаю, как начинаю петь. Закрыв глаза, сидя на полу одна в комнате.

Я очень давно не пела, но сейчас просто не могу сдержаться. Ощущение такое, словно моя душа кровоточит. Больно. Так больно, что дышать тяжело.

Мой песенник где-то затерялся, когда Вахид меня грузил в машину на той трассе вместе с рюкзаком. Все тексты безвозвратно утеряны, поэтому сейчас я пою, сочиняя на ходу о том, что болит. Закрывшись ото всех и оставшись наедине со своей болью:

Я ангел, которому срезали крылья.

Ты солнце, в котором нет тепла.

Я ветер. Но для тебя лишь пыль я.

Ты пламя. Ты сжег меня дотла…

– Ты поешь. Красиво.

Быстро вскакиваю от низкого мужского голоса, придерживая полотенце. Сердце ускоряет ритм, когда напротив замечаю Вахида. Он стоит у двери, сложив руки на груди.

– Прости.

Мужчина бросает на меня удивленный взгляд, и подходит ближе. Я тут же улавливаю терпкий аромат граната, исходящий от него. Сильный и властный, такой мужской, манящий и одновременно опасный, чужой, страшный…

– Ты просишь прощения за то, то поешь?

В его голосе слышу нотку неприкрытого раздражения, а еще любопытство. Поджимаю губы.

– Да. Отец не любил, когда я пою. Ругал за это.

– Я тебе не отец, девочка.

Сжимаюсь вся внутренне, когда мужчина поворачивается, и окидывает взглядом нетронутые подносы с едой.

– Ты снова не ешь, Малика. Тебя через зонд покормить или как?

– Не надо…не надо зонд! Я поем. Обещаю.

Вахид горой возвышается надо мной. Сильный, взрослый, крепкий мужчина. На его руках невольно замечаю свежие царапины.

Это же я…Я вчера расцарапала ему руки. О, Аллах…Я совсем не контролировала себя. Я даже не сразу его узнала.

После того, что со мной произошло, я словно потеряла себя, и теперь не знаю, как себя вести с ним.

Словно глупая овечка, теряюсь перед львом, ведь отлично понимаю, что зверь не будет долго играть со мной. Рано или поздно он разорвет меня на куски.

Вахид как-то долго смотрит на меня, после чего я вижу, как он недовольно поджимает губы.

Желваки на его скулах сильно ходят, и я делаю то, что считаю правильным. У меня нет вариантов. Я просто хочу жить.

Быстро поднимаюсь, и за руку его беру. Ладонь мужскую крупную с выпирающей сеткой вен к губам прикладываю, целуя, но Ахмадов резко отрывает ее. Его голос в этот момент…пугает.

– Не надо.

– Я…

Замолкаю, опускаю взгляд, но вскоре чувствую, как сильная мужская рука поднимает мой подбородок. Вахид заставляет посмотреть в черные, как смоль, блестящие глаза.

– В чем дело, кобра? Новый план? Тебе было мало наказания?

Он смотрит на меня в упор. Сканирующе, прямо, строго, отчего я ловлю табун мурашек по спине.

Глаза наполняются слезами. Он снова сделает это…Отдаст меня на растерзание.

В этот момент во мне словно что-то ломается, и я сдаюсь. Сдаюсь его власти и силе. Он муж мне. Я его.

Тянусь рукой к полотенцу, и в один миг срываю его с себя. Мягкая плюшевая ткань падает к ногам, и я остаюсь совершенно обнаженной перед мужчиной.

– Прости меня, пожалуйста. Не отдавай меня больше никому. Ты мой муж. Ты…мой муж.

Я говорю это тихо, давясь слезами, но понимаю, что так правильно. Если жить хочу, так надо, однако реакция мужчины пугает меня еще больше.

Вахид резко открывает свою руку от меня, а после просто разворачивается и уходит, громко хлопнув дверью.

В этот момент я понимаю, что он просто побрезговал. Ему противно касаться меня после того, как мое тело использовал какой-то чужой мужчина.

Я быстро хватаю полотенце, и обматываю им себя, даже не представляя, что теперь будет.

* * *

Мне доносят, что Малика не выходит из комнаты. Как только вернул ее обратно, она так и сидит сурком спальне, и даже носа не высовывает. Удивительно, как сильно на нее повлиял тот спектакль.

Произвел даже больший эффект, чем я ожидал, однако эти перемены в девчонке мне не нравились. От слова совсем.

На следующий день я не собираюсь заходить к кобре, но меня ведет туда голос. Ее голос. Глубокий и сильный, скулящий, жалобный. Она поет. Притом красиво.

Когда дверь открываю, девчонка даже не дергается, а я просто охреневаю, видя ее на полу. Малика сидела на коленях в одном только полотенце. Ее глаза были закрыты и она…пела.

И голос ее в этот момент взбудоражил меня, завлек, заворожил просто. Кобра пела не хуже любой профессиональной певицы, вот только когда глаза свои открыла, тут же замолкла. Сладкий голос оборвался, сменившись дрожащим полушепотом.

Она извинялась. За то, что пела. За то, что у нее безусловный скрытый талант, который Малика прячет ото всех, но уже поздно.

Я услышал его. Подловил, что называется, на горячем. Ее глаза были большими и испуганными, и я не понимал, почему. То ли она трясется, что меня увидела, то ли думает, что наказывать ее буду за песню.

Глупая. Мне нравится ее голос. Очень.

Бросаю взгляд на подносы с едой. Снова, блядь не тронуты, и тогда выхожу из себя, но когда Малика опять руку мою целует. Быстро, как-то несуразно, резко, но мне и того достаточно, чтобы понять, что она боится. Меня теперь боится, блядь.

Когда признает меня своим мужем, я хочу рассмеяться вслух, но не делаю этого. Более нелепого вранья в жизни не слышал.

Я вижу, как девчонка буквально выдавливает из себя эти слова, совершенно в них не веря. Ею один только страх руководит, и это меня вообще не устраивает. Я себе жену хотел, а не рабыню, блядь.

Я уже уйти намереваюсь, но Малика, видимо, совсем уже мозги растеряв от страха, оголяется предо мной.

Свой козырь, сучка показывает, и я едва ли сдерживаюсь, чтобы не трахнуть ее прямо на этом подоконнике, у которого она стоит.

Исхудавшая за эти дни, но все равно такая лакомая для меня, что член тут же реагирует, но я ухожу.

Не хочу снова видеть ее слезы. Мне так не интересно, скучно и пресно.

Я хочу видеть