и пошёл!

Мне пришлось подчиниться. Шли мы довольно долго, около часа. Нам не разрешено было пить, да мы и не просили, поэтому этот путь выдался утомительным. Впереди нас точно так же вели пленных северян. Я не видел начала их колонны, но их было довольно много. Мне удалось насчитать сорок человек. У них было много трёхсотых. Их несли на носилках, вели под руки. Из-за этого мы шли очень медленно.

Техника и часть солдат остались у посёлка. Всего в зачистке участвовало не больше роты.

Берлессы крутые ребята? Да не то слово. Среди пленных северян были и фрогийцы, судя по форме, и бриминцы. Наёмники, профессионалы.

Чуваки зачистили посёлок, а потом взяли в плен пятьдесят человек? Пусть мы и сдались добровольно, без боя, но тем не менее впечатляло.

Некоторые берлессы снимали происходящее на телефоны или гоупрошки. Я испытывал стыд и за себя, и за северян одновременно. Мы сражались друг с другом, положили много ребят и потом тупо сдались берлессам, а значит, проиграли. Это было самое стрёмное ощущение за всю мою войну. Было ещё много ужасных моментов и после плена, но никогда я не чувствовал себя большим говном, чем сейчас.

Лагерь берлессов тоже выглядел пиздато! Полевая кухня, хлебопекарня, бани, палатки медиков, везде всё параллельно и перпендикулярно! Я не знал, какие планы на наш счёт у берлессов, но я уже хотел остаться с ними.

Нам разрешили попить. Всех, кому нужна была помощь, увели в палатку к медикам. Остальных выстроили в шеренгу напротив северян и уложили мордой в землю.

— Что нам говорить, товарищ капитан? — шёпотом спросил у меня Федорченко.

— Всё как есть говорите.

Как я и предполагал, допрос начали со старшаков. То есть, с меня. Я рассчитывал на то, что меня будет лично допрашивать Кудряшов, но я попал в палатку к Барсову. Он важно сидел за столом, а я стоял, как провинившийся школьник перед учителем. Его высокомерный взгляд, взгляд победителя мне никогда не забыть.

Управились быстро. Я представился, назвал свою бывшую часть и рассказал всё, как было. Потом ответил на пару вопросов, и капитал крикнул:

— Следующий!

Длилось всё это действо около часа. После этого нас накормили и загнали в промтоварный КАМАЗ. Борта были закреплены на цепь и чуть приоткрыты, чтобы мы не задохнулись в кузове.

Северянам повезло меньше. Они ночевали под открытым небом в загоне, обтянутым по периметру колючей проволокой.

Началась гроза.

Кузов КАМАЗа остыл, воздух очистился от гари и пыли, и стало легче дышать.

Мы тихо переговаривались о своей дальнейшей судьбе. Кто-то уже спал, кто-то плакал. Мышцы и суставы выворачивало от переутомления, слезились глаза и в горле жутко першило. Я снова не мог уснуть. Думал о сестре. О том, что сижу в этом КАМАЗе, как мудак, а ей, возможно, требуется помощь. Ей страшно и она точно так же волнуется обо мне, ждёт, что я найду её, а быть может, оплакивает, как погибшего.

На рассвете меня вызвали. Отвели в палатку Кудряшова. По его осунувшемуся лицу было понятно, что он тоже провёл эту ночь беспокойно.

— Здравствуй, Серёжа! — поздоровался со мной генерал. — Кофе будешь?

— Не откажусь.

Мы присели за стол, и мне принесли кружку горячего напитка. Он приятно смягчил саднившую глотку и немного взбодрил меня. Было тревожно от того, зачем меня вызвали. На столе перед генералом лежала видеокамера. Может, они пытки снимают или что-то в этом роде? К тому дню сеть ещё не была наполнена роликами о том, как северяне издеваются над пленными, а потом казнят их, но я догадывался, что в информационной войне мерзости хватит. Желудок неприятно сжался от нехорошего предчувствия.

— Куришь? — протянул мне Кудряшов открытую пачку сигарет.

— Нет, спасибо.

— Мы допросили северян. С иноземцами возникли проблемы, у нас никто, как выяснилось, по-ихнему не балакает, — он закурил и смотрел на меня, теперь прищурившись через дым. — Опиши сестру.

— Брюнетка, длинные волосы, рост метр семьдесят, серые глаза.

— Особые приметы? Татуировки, шрамы?

— Никак нет.

— Одета она во что была, когда ты её видел в последний раз?

— Платье синее и белая кофта. Куртку камуфляжную я ей оставлял...

— Ясно.

Кудряшов молча докуривал, а я жалел теперь о том, что дерзил ему по рации. Вдруг это как-то скажется на его дальнейшем настроении.

— Что с нами будет, товарищ генерал? — задал я вопрос, который волновал меня не меньше, чем судьба сестры. — Нас оставят в живых?

— Да, — коротко ответил Кудряшов и затушил окурок в банке из-под тушёнки. — Из твоих кто-то пойдёт посёлок шерстить? Один из бриминцев знает, где твоя сестрёнка. Он покажет дом.

Меня от этой новости будто кипятком ошпарило.

— Она жива?

— Понятия не имею, Серёжа. Возьми своих. Не больше четверых. Пойдёте с Барсовым. Туда и обратно. Ты понял?

— Спасибо! Спасибо, товарищ генерал! — я вскочил со стула от радости и нетерпения.

— Не глупи там, Котов! Что бы ни случилось, выполняй приказы Барсова!

— Слушаюсь, товарищ генерал! Разрешите идти?

— Разрешаю...

Глава 31. Сергей

Барсов ждал меня снаружи. Он курил, морщась от дыма так сильно, будто у него во рту не сигарета, а лимон. На самом деле я догадался, что это из-за меня. Мы с капитаном с первого взгляда невзлюбили друг друга. Это от меня его рожу перекосоёбило. К тому же он не слишком был рад, что ему и ещё двоим кинологам с собаками придётся возвращаться в посёлок.

Со мной вызвался пойти Алексеев, Федорченко и Моисеенко. Заставлять в приказном порядке кого-то из пацанов искать мою сестру я не мог, поэтому был благодарен добровольцам. Мы наспех позавтракали и теперь стояли возле загона с пленными северянами.

Они смотрели на нас, а мы на них. На первый взгляд они были точно