– Великая игра, – сказал я. – Может быть, величайшая на свете. Сколько осталось добрых воспоминаний…

– Ты придешь посмотреть меня?

Я подмигнул.

– Конечно. Но не туда. Может, воспользуешься сотовым Одри и позвонишь мне в перерыве.

– У тебя же нет телефона.

Я шутливо ткнул его в бок.

– Ради тебя что-нибудь придумаю.

Мы уже повернулись и потрусили вниз, когда что-то вдруг привлекло внимание Ди. У него даже глаза полезли на лоб. Я оглянулся и увидел идущую к нам Одри. На плече у нее лежала та самая палка, с помощью которой она так ловко расправилась с пугалом. Выражение ее лица не обещало ничего хорошего. Печатая шаг, Одри подошла ко мне и, выставив палец, медленно и четко процедила сквозь зубы:

– Не смей мне указывать.

Чувствуя, что она не закончила, я ждал.

Одри подняла палку. В глазах набухли слезы. Последнее слово прозвучало чуть слышно.

– Никогда.

Высказавшись и решив, что раскроить мне череп лучше в другой раз, моя жена повернулась и зашагала прочь. Ди проводил ее взглядом и, понизив голос, спросил:

– Ты что натворил?

– Вывел ее из себя. Снова.

– Никогда ее такой не видел, – прошептал он.

Одри исчезла в окружившей нас темноте. Над ухом закружились, пища, москиты. Мы пошли вниз, и я похлопал Ди по плечу.

– Завтра утром. В то же время и на том же канале.

– Что?

– Ничего. Это до тебя было. Увидимся утром здесь, как всегда.

Я повернул к домику.

– Коуч?

Никогда раньше он так ко мне не обращался.

– Называй меня Мэтью или Мэтти.

Ди шагнул ближе, и в свете уличного фонаря его лицо перечеркнула тень. Пальцы сжали бутсы.

– Ты… ты сделал то… – Он кивнул назад. В прошлое. – То, про что говорят?

– А что?

– Просто… – Он пожал плечами.

– Ди, почему ты должен верить всему, что я скажу?

Он снова пожал плечами.

– Виновен или нет, я ничего не могу доказать.

Ди покачал головой.

– Я же не прошу доказать. Просто спрашиваю. Чтобы ты ответил мне в лицо.

– Домашнее задание ты выполнил. А что сам думаешь?

– Думаю, если ты это сделал, то получил по заслугам. И, – Ди оглянулся через плечо в том направлении, где исчезла Одри, – до сих пор получаешь. А если не сделал, то… – Он опустил голову, потом посмотрел на меня в упор. – Тогда мне очень жаль.

– Давай-ка больше смотреть на мяч, чем по сторонам. Я не знаю, сколько еще мы будем заниматься, но если мы не станем об этом говорить, то потом, когда тебя спросят о наших отношениях, ты сможешь ответить честно. Возможно, это убережет тебя от каких-то неприятностей в будущем. Ты сможешь просто повторить то, что я сказал. Договорились?

– Можно еще один вопрос?

– Конечно.

– Ты еще любишь Маму Одри?

Я удивился.

– Ты так ее называешь?

– Она сама так сказала, когда мы познакомились… – Он помолчал, словно подсчитывая что-то. – Наверно, через несколько недель после того, как ты попал в тюрьму. Она спала в одной комнате со мной, потому что мне не нравилось оставаться одному. Однажды меня что-то напугало, и я крикнул: «Мама!» Она всегда была рядом. Ей, наверно, не хотелось, чтобы я называл ее так в присутствии других сестер, поэтому она сама добавила «Одри». Теперь, когда мы не одни, я называю ее «мисс Одри» или «сестра Линн», но когда мы вдвоем… она для меня просто «Мама».

Я сложил руки на груди и посмотрел в сторону Сент-Бернара и монастыря, повернув голову так, чтобы Ди не видел моего лица. Его вопрос остался без ответа.

Не знаю почему, но Ди заговорил снова. Может быть, ему хотелось сделать приятное – и себе, и мне. Так или иначе я многое узнал и о самом Далтоне Роджерсе.

– Укладывая спать, Мама рассказывала мне на ночь всякие истории, – усмехнулся он. – О великих квотербеках. Все и не сосчитать. От одной переходила к другой. Кто с кем соперничал из чемпионата в чемпионат. У нее это получалось – заслушаешься. А мне все было мало: постоянно ее просил – мол, пожалуйста, еще. Даже не представлял, пока не повзрослел, что это все правда. И очень долго не знал, что вы двое… Наверно, классе в седьмом мы смотрели видео с одной вашей школьной игрой, и она не успела выключить, и я увидел вас обоих после игры. – Парень пожал плечами. – Прикинул одно к другому… Мама говорит, ты любишь эту игру больше жизни. Больше, чем ее.

Я кивнул.

– Да, футбола мне не хватает.

– Так почему бы не попробовать? Попытайся.

Я покачал головой.

– Дело сложное.

Он посмотрел в сторону монастыря.

– Мама уверена, что ты вот-вот соберешь вещички, что за тобой пришлют самолет, и ты улетишь куда-нибудь на просмотр. Постоянно твердит, чтобы я не надеялся зря, не думал, что ты протянешь здесь до конца лета, чтобы я брал, что можно, и не привязывался.

Это в ней говорила боль.

– Послушай, я не собираюсь никуда улетать.

Выражение невинного любопытства на его лице сменилось искренним желанием понять.

– Я вчера в Интернете посидел…

Ди бросал мне крючок. Я подождал.

– И?

– Читал старые отчеты. Смотрел видеозаписи суда.

Снова пауза. Еще одна наживка. Подыграть?

– И?

– Та женщина, мисс Кастодиа… Она выступала… убедительно.

– Ее зовут Джинджер, и присяжные согласились с ней.

– Трудно сказать, но, судя по записи, ты это сделал.

– Вот и присяжные так посчитали.

Ди покачал головой.

– Я ей не верю.

– В таком случае ты в меньшинстве.

Он посмотрел через одно плечо, потом через другое.

– Ты, может, не заметил, но я наполовину белый и наполовину черный. У меня в детстве кличка была – Орео. Я всю жизнь в меньшинстве.

Я усмехнулся. Хорошо, когда человек может посмеяться над собой, а у него это получалось легко. Такое качество предполагает уверенность в себе.

– Печально слышать.

– Я тебе это не потому говорю.

– Ладно. Тогда почему?

– Потому что ценю то, что ты для меня делаешь, и не хочу, чтобы ты думал, будто я тобой просто пользуюсь, а в душе считаю тебя больным извращенцем.

– Тогда кем ты меня считаешь?

– Думаю, ты мог быть одним из великих, и мне здорово повезло, что мы вот так встретились, что я здесь, а ты – там.