никто не знает, вот отчего земля сходит с ума, и рычит, рычит, к моему удовольствию, такому большому, что однажды, быть может, я расскажу ей историю о том, как в тот вечер, когда Усейну пришел в большой город, к дому, где мы жили, я услышала его спор с охранником, которому Асан, перед тем как отправиться в поездку по стране с миссионерами, приказал никому не открывать; я два дня просидела дома одна и не знала, куда деваться от скуки, и когда я услышала разговор на улице и узнала голос Усейну, я едва не выкрикнула его имя и не выскочила к нему, но вспомнила о том, как мы расстались, о грубых словах, которые он бросил мне в лицо, – «взбесившаяся негритянка, девушка, забывшая честь», – я не забыла эти слова и никогда не забуду, и вот когда они мне вспомнились, я передумала, хоть у меня и было желание видеть его, говорить с ним, спросить, как его дела, сказать, что я люблю его, но люблю также и его брата, и что я хотела провести какое-то время с Асаном, после того как все эти годы просидела в деревне с ним, Усейну, сказать, что не хочу выбирать между ними, хочу сохранить и того и другого, потому что у каждого из них есть что-то нужное мне, но ни один мужчина не станет слушать такое, они хотят все или ничего, каждый хочет ваше тело для себя одного, поэтому я решила ничего ему не говорить, потом мне пришла одна мысль, и, пока охранник препирался с Усейну, убеждая того уйти, я перелезла через стену вокруг дома и очутилась на соседней улице, я тогда была еще молодая. Сильная и ловкая, охранник меня не заметил, он стоял спиной к двору, а бедный Усейну не мог ничего видеть; я дождалась, пока охранник прогонит Усейну, и пошла за ним, на расстоянии, пользуясь тем, что наступал вечер, и легче было остаться незамеченной; в сумерках он пошел через город, казалось, он не знает, куда идет, это меня удивило, ведь когда видишь слепых, обычно кажется, что они точно знают, куда идут, даже если передвигаются ощупью; пока я шла, я много раз говорила себе: подойди и заговори с ним, но что-то меня удерживало, и я продолжала идти в отдалении, ожидая удобного случая, и случай наконец представился, когда после долгого перехода он вошел в какую-то убогую харчевню в предместье; выждав несколько секунд, я вошла тоже, но не увидела его там; я спросила у хозяина, где человек, который только что вошел, тот ответил: «Он ужинает», затем спросил: «Чего тебе?» – и тогда я решила рискнуть по-крупному: осмотревшись, я поняла, что это за место – бордель под видом харчевни, да и хозяин был больше похож на управляющего борделем, чем на хозяина харчевни; я сказала, что мне нужны деньги и что этот мужчина, с которым я только что встретилась на улице, предложил мне пойти с ним, если я хочу заработать, я чуть-чуть подумала (это должно было объяснить, почему мы не вошли вместе) и решилась, но хозяин, похоже, не поверил в мою историю, а может, и поверил, но захотел свою долю: он заявил, что здесь не дом свиданий, во всяком случае, не бесплатный, тогда я обещала ему половину, если он поможет, он сделал вид, будто колеблется, потом согласился: «Ты молодая, пышная, он будет в восторге». И велел подождать снаружи, пока он все уладит, я вышла и стала ждать в темноте, как настоящая уличная девка, прохожие бросали на меня взгляды, полные желания, но к этому желанию примешивалось отвращение, то ли к самим себе, то ли ко мне, я толком не поняла, но так или иначе, было ясно, что я им нравлюсь, что они хотят меня, один даже сказал мне: «Это ты, Салимата Диалло?» – я сказала: «Нет», а он сказал: «У тебя бедра, как у нее» – и, уходя, добавил, что однажды он будет прыгать на этих бедрах, странно, при этом я испытала жгучий стыд и одновременно безмерную гордость, какой не испытывала никогда, я казалась себе святой блудницей, божественной блудницей, необходимой для спасения проклятых душ, и я уже начала подавать знаки прохожим, когда хозяин притона вышел ко мне и сказал: «Все в порядке, он наелся и напился, забирай его, о цене мы договорились, он в такой-то комнате», я неизвестно зачем сказала: «Спасибо», нашла эту комнату, постучалась, Усейну сказал: «Входи», я вошла и увидела в полутьме на постели его тело, обнаженное, готовое к любви, лицо я разглядела с трудом, он ничего не сказал, но я почувствовала, что он полон ярости, и подумала: сейчас не время для разговоров, это не нужно ни ему, ни мне, я хотела совсем другого, я разделась и легла рядом с ним, он набросился на меня с яростью, с бешенством, он хотел овладеть мной, сделать меня своей вещью, но не тут-то было, не он один в этой комнате пребывал в растерянности и хотел утолить свою ярость, я тоже стремилась дать выход тому, что во мне накопилось, и наше соитие было больше похоже на схватку, для меня оно стало обретением истины, как некогда утраченного звена, мы боролись в этой постели так ожесточенно, что пропитали ее всеми нашими жидкостями, я думала, он меня узнает, но этого не случилось, он был в таком бешенстве, что не узнал ни моего голоса, когда я стонала, ни моего запаха, ни моих рук, он был абсолютно слеп, не только глазами, но и всем своим существом, однако я не дала поработить себя, я отвечала ему, пока мы не рухнули на постель, обессиленные, запыхавшиеся, я взглянула на него в полутьме, помедлив, чтобы отдышаться, он был прекрасен, я хотела заговорить с ним, но говорить было не о чем, он зачем-то спросил, как меня зовут, и я не думая назвала имя, которое первым пришло мне на ум, имя, которое услышала от прохожего: «Салимата Диалло»; Салимата Диалло, я не знала ее, но прохожий ее знал, он сказал, у нее тоже роскошные бедра, настолько похожие на мои, что нас можно спутать, Усейну спросил, не та ли я Салимата, чьи ягодицы обсуждают все мужчины в городе, я ответила: «Да, и теперь ты знаешь почему» – и с этими словами вышла до того, как он смог бы узнать мой голос, но, думаю, он не узнал бы меня, даже если бы я болтала всю ночь, да, так вот, я вышла из комнаты и пустилась бежать