Но Лора не радовалась. Ему хватило одного взгляда на ее лицо, на котором было ясно написано, что она не намерена радоваться.

Он никогда не видел, чтобы щеки у нее были такие впалые, а губы, так крепко сжаты.

– Где мисс Джонс? – спросил он.

– В своей коробке. И завтра утром ты отвезешь ее туда, откуда притащил, и получишь назад сорок девять девяносто пять!

– Пусть только попробует снова меня ударить! – буркнул Билли, по-турецки сидевший перед телевизором.

Дэнби побелел.

– Она правда его ударила?

– Ну… не совсем, – сказала Лора.

– Так ударила или нет?

– Скажи ему, что она сказала про моего телеучителя! – выкрикнул Билли.

– Она сказала, что у учительницы Билли не хватит квалификации, чтобы учить даже коров.

– И скажи ему, что она сказала про Гектора и Ахилла!

Лора шмыгнула носом.

– Она сказала, что просто позор превращать эпос «Илиада» в мелодраму про ковбоев и индейцев и называть это образованием.

Всю историю Дэнби вытянул из домашних по частям. С их слов выходило, что мисс Джонс впала в интеллектуальное буйство, как только Лора ее включила, и неистовствовала до тех пор, пока Лора ее не выключила. Если послушать мисс Джонс, то в доме семьи Дэнби все неправильно – от телеобразовательных программ, которые смотрит по маленькому красному телевизору в своей комнате Билли, до утренних и полуденных программ, которые Лора смотрит по большому телевизору в гостиной, от обоев в коридоре (маленькие красные «кадиллетки» на них катались по переплетенным ленточкам шоссе) до панорамного окна на кухне, оформленного как лобовое стекло, и отсутствия книг.

– Представляешь себе? – спросила Лора. – Она взаправду думает, будто книги еще издают!

– Я хочу знать только одно: она правда его ударила? – повторил свой вопрос Дэнби.

– Сейчас я до этого дойду…

Около трех часов дня мисс Джонс вытирала пыль в комнате Билли. Билли, как ему и положено, смотрел свои уроки, сидя за своей партой, как хороший маленький мальчик, поглощенный попытками ковбоев захватить индейскую деревню под названием Троя, как вдруг мисс Джонс пронеслась по комнате как сумасшедшая, отпустила свое кощунственное замечание про переписывание «Илиады» и выключила телевизор прямо посреди урока. Вот тут Билли начал вопить, и Лора ворвалась в комнату и застала мисс Джонс, когда она одной рукой сжимала руку Билли, а другую уже занесла для удара.

– Я как раз вовремя поспела, – сказала Лора. – Кто знает, что она могла натворить. Да она убить его могла!

– Сомневаюсь, – откликнулся Дэнби. – Что случилось потом?

– Я вырвала у нее Билли и велела ей возвращаться в коробку. Потом я ее отключила и закрыла крышку. И поверь мне, Джордж Дэнби, больше ее не откроют. И, как я сказала, завтра ты отвезешь ее назад! Не то ноги нашей с Билли не будет в этом доме!

Весь вечер Дэнби чувствовал себя больным. Он ковырял ужин, вяло просидел часть «Часа вестернов», то и дело поглядывая (когда считал, что Лора не видит) на коробку, безмолвно стоящую возле двери. Героиней «Часа вестернов» была девушка из дансинга – блондинка 90–60–90 по имели Антигона. Похоже, двое ее братьев прикончили друг друга в перестрелке, а местный шериф по имени Креон позволил только одного из них похоронить по-человечески на кладбище Бут-Хилл, вопреки всякой логике настаивая, что второго надо бросить в прериях на потребу стервятникам. Антигона никак не могла этого понять и сказала своей сестре Исмене, мол, если один брат достоин респектабельной могилы, то и другой тоже, и что она, Антигона, об этом позаботится, и не согласится ли Исмена ей помочь. Но Исмена в штаны наложила от страха, поэтому Антигона сказала, мол, ладно, она сама разберется, и когда в город приехал старый старатель по имени Тиресий…

Дэнби тихонько встал, проскользнул на кухню и вышел через заднюю дверь. Сев за руль, он доехал до бульвара, потом долго наматывал по нему круги, открыв все окна и подставив лицо теплому ветру.

Строительство киоска хот-догов на углу близилось к завершению. Он лениво глянул на него, сворачивая в переулок. В «Дружелюбном Даке» была уйма пустых кабинок, и он выбрал наугад. Он выпил довольно много пива, стоя у одинокого и пустынного отрезка стойки, и много думал. Решив, что его жена и сын точно уже спят, он вернулся домой, открыл коробку мисс Джонс и включил училку.

– Сегодня днем вы собирались ударить Билли? – спросил он.

Голубые глаза смотрели на него, не мигая, ресницы ритмично вздрагивали, зрачки, наконец, адаптировались к свету лампы в гостиной.

– Я не способна ударить человека, сэр, – ответила она наконец. – Кажется, такой пункт есть в моей гарантии.

– Боюсь, ваша гарантия уже истекла, мисс Джонс, – откликнулся Дэнби. Собственный голос показался ему гнусавым, слова скомканными. – Впрочем, неважно. Но вы ведь схватили его за руку, так?

– Мне пришлось, сэр.

Дэнби нахмурился. Покачнувшись, он на ватных ногах вернулся в гостиную.

– Подойдите сюда и расскажите, мишш… мисс Джонс, – просипел он.

Он смотрел, как она выходит из ящика, как идет через комнату. Было что-то странное в ее походке. Поступь у нее теперь была не легкая, а тяжелая. Само ее тело утратило изящество и странно скособочилось. Он с удивлением сообразил, что она прихрамывает.

Она опустилась на диван, и он плюхнулся рядом.

– Он вас пнул, верно? – спросил он.

– Да, сэр. Мне пришлось его удержать, не то он пнул бы еще раз.

Комнату перед глазами Дэнби вдруг заволокло тускло-красным, потом эту красноту прорезала внезапная догадка. Вот оно! В его руках теперь то самое оружие, которое ему необходимо: психологическая дубинка, которой он может разбить все возражения против мисс Джонс.

Но толика красноты еще оставалась и была подернута сожалением.

– Мне ужасно жаль, мисс Джонс. Боюсь, Билли чересчур агрессивен.

– Его нельзя винить, сэр. Я сегодня испытала большой шок, узнав, что все его образование состоит из тех ужасных программ, которые он вечно смотрит. Его телеучительница, ничуть не лучше малограмотного коммивояжера, главная задача которого – продавать выпускаемые его компанией овсяные хлопья. Теперь мне понятно, почему вашим писателям приходится в поисках идей обращаться к классике. Клише душат их творческое воображение еще в зародыше.

Дэнби был очарован. Он никогда не слышал, чтобы так говорили. Дело было не столько в словах, сколько в интонациях и в убежденности, звучавшей в ее голосе – невзирая на тот факт, что ее «голос» лишь запись с пленки, идущая через встроенный динамик, подключенный к крайне сложным платам памяти.

Но сидя рядом с ней, глядя, как шевелятся ее губы, видя, как время от времени опускаются на голубые-преголубые глаза ресницы, он вдруг почувствовал, что в комнату вошел и сел рядом с ними сентябрь. Внезапно на него снизошло удивительное спокойствие. Многогранные и мягкие сентябрьские дни чередой прошли у него перед глазами, и он понял, чем они отличались от других дней. Их отличали глубина, красота и безмятежность, потому что их небеса дарили обещание дней еще более насыщенных, еще более мягких…