– Ты же знаешь, что я не об этом.

Отец помолчал и будто передумал пить.

– Нас все предали.

Вот оно. Алекс не верил, что это происходит. Они все-таки разговаривают. После бесконечного московского зазеркалья казалось, что сон – вот это, а не все то.

– Предали в чем?

– Это долгая история. – Отец вздохнул, скорбно закатил глаза и показал заодно в потолок – в один угол и в другой.

– Может быть, выйдем в подъезд? – неуверенно предложил Алекс, перед этим медленно и долго вспоминая, есть ли здесь балкон. Но на балконе должно быть дико холодно.

– Уже не имеет значения. Выпьем за встречу?

А за что пили в первый раз?..

Пошло как-то тяжело, Алекс вспомнил про отравление и про то, что давно ничего не ел, и взялся за семгу.

Разговор не клеился совсем.

– А я живу с парнем.

Алекс сам не знал, зачем это выпалил. Видимо, это как взорвать плотину.

Отец невозмутимо раскладывал по тарелке финскую колбасную нарезку. По тому, как он неловко вскрывал ножом упаковку с неправильного конца, было видно, что повседневно он не имеет никаких дел с едой.

Плотина не взорвалась, а может, как раз взорвалась.

– То есть ты так и будешь молчать?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты будешь делать вид, что ничего не услышал.

Это не вопрос, а утверждение: Алекс понял, что ничего не меняется. Он откинулся на спинку стула. Все оказалось только иллюзией. Превращения отца в человека.

– Ну а что я должен сказать. Я очень рад, что у тебя все хорошо.

Ответ, в общем, был лукавый, если разбираться на трезвую голову, но Алекс почти обрадовался, как ребенок.

– И ты не будешь орать, что это ненормально и так далее?

– А я когда-то орал?

Отец разливал водку. Очередной тупик.

После того как выпили, Алекс тяжело задумался, но отец вдруг заговорил об этом сам.

– Ничего. Мы все ошибаемся. Я думал, что это плохо. Мы все так думали. Что это какая-то угроза, что ли. Угроза для нашей русской цивилизации…

Это, конечно, десятое издание всей той геополитической пурги, о которой Алекс успел благополучно забыть, как и слово servelat, но сейчас он только кивал, зажевывая. Он научился великодушию.

– Не это угроза. Это как раз близко… к традиционной форме, что ли. В конце концов, какая разница – мальчик с девочкой, мальчик с мальчиком? Если создается семья, если люди готовы, ну, строить здоровую ячейку общества, что ли… Если так выражаться…

Но Алекс офигевал слегка. Он все же отвык от этого советского naphthalene.

– …Сейчас ведь как? Вот в Японии. Я репортаж смотрел. Там власти, общество воем воют, потому что молодежи уже ничего не нужно – ни семьи, ни отношений. Ни мальчикам с мальчиками, ни девочкам с девочками… Им там даже уже секс не нужен. Они нанимают специальных девчонок, чтобы, там, сходить в кино или в ресторан. Просто где-то посидеть. Или поспать в обнимку. Да-да! Такое тоже есть! – оживлялся отец; Алекс и забыл, или не знал, что «секс» он произносит через мягкое «с», ужасно, как «сервелат». – Это не секс, не что-то такое… Просто лежат и спят. А высшее проявление нежности у них знаешь что? Знаешь, какая услуга?

Алекс уже не сомневался, что сейчас услышит какую-нибудь мерзость, но это даже любопытно.

– Когда она чистит ему уши! То есть парень приходит в такой бордель не бордель, лежит и балдеет, как кот, а эта девчонка нанятая сидит и ватной палочкой, натурально, чистит ему уши. Прямо показывали! Наши сюжет с японского телевидения перевели…

Иногда пещерность отца умиляла – если не начинать думать, что из этих пещерностей складывалась, как из кирпичиков, политика государства, и вот она уже не так невинно била по башке многих живых людей. Но сейчас, когда отец был отключен от творения этой политики (похоже – все-таки – да), этому – безобидному – можно было и усмехнуться.

– …Вот от этого мы пытались спасти страну.

– От чистки ушей?

– Алексей, не дури. Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Существовали и существуют многие угрозы. Те, кто говорил, что это бред, – это были или наивные лопухи, но они еще в девяностые имели шанс понять, что к чему, или те, кто делал это корыстно.

– Агенты Госдепа, – саркастически кивал Алекс.

– Люди, которые хотят свалить. Например. Присматривают себе какую-нибудь хотя бы квартирку в Эстонии или потихоньку копят на болгарский паспорт. Ну, самые дешевые варианты. Всем под силу. И очень многие – глобально – не видят будущего у нашей страны и не хотят работать на это будущее, и вот они гораздо страшнее каких-то там агентов на зарплате, потому что их очень много. И они часто действительно не ведают, что творят. Это у них какое-то коллективное бессознательное, которое…

– Раскачивает лодку.

Как же противно. Момент истины, наметившийся было, обволакивало этим киселем, округлыми «правильными» словами, этой вечной слизью.

– Угроз очень много. Другое дело, что мы, может, не улавливали достаточно быстро, как они меняются. Боролись с какими-то, которые, может, уже не так актуальны, и не видели каких-то новых или недооценивали… Вот ты можешь смеяться над этой историей про японцев с ушами, и мне тоже смешно, но это просто яркий пример. Это не угроза, конечно, я еще не выжил из ума. Это маркер, что ли. Метафора. Которая показывает, что иногда это поле угроз может смещаться совершенно неожиданным образом…

Надо было срочно прекращать эту программу «Время», потому что отца вело по колее – с ветерком.

– Тогда, может, не надо было сидеть двадцать лет? – жестко спросил Алекс. – Чтобы новые лю-ди уже бы понимали, как выглядят новые угрозы?

– А мы бы на даче сажали рассаду, – весело откликнулся отец.

– А вы бы сажали рассаду.

Они помолчали.

– Ну, это долгий разговор, почему так получилось.

– А я никуда не тороплюсь.

– Да? – отец почему-то удивился. – Тогда пошли.

Он повел Алекса за руку, как ребенка (и это тоже было странным, как и все тактильные контакты сегодня: эти объятия во дворе), завел в ванную. Бил яркий свет, отражаясь в глянцевой плитке. Били белые, идеально откалиброванные полотенца. Папа включил вытяжку. Пустил воду. Максимальный напор. Душ. Ванная быстро наполнялась паром, по зеркалу туман побежал волнами, отец переключил на холодную.

Алекс уже понял, что здесь их не смогут слушать, и спокойно стоял – ждал.

Отец задумался, потом начал – глухим голосом.

– Это что? – поразился Алекс.