Fuck!

Сначала Алекс подумал – ему показалось. Потом даже вернулся на несколько шагов, хотя не в его интересах метаться с пушкой по этому – насквозь просматриваемому – двору. С торца дома действительно стоял минивэн с эмблемами Первого канала. Совпадение?.. Алекс не сообразил, что повторяет про себя как раз-таки мем из телевизора, и не продолжил привычным «не думаю!», хотя этой шутке даже Тео научился.

Они с самого начала дежурили под окнами?

Отец разговаривал по телефону.

– Да, я понимаю, – деловито отвечал. – Да. Разумеется. Я на месте. Я вас жду.

Алекс ждал, пока он закончит.

Продолжая разговор, отец выдвинул ящик стола и сделал жест.

Алекс опустил туда сверток. Глухой стук.

Отец показал глазами, мол, езжай, и как-то вроде бы даже подмигнул.

– Они уже здесь, – сказал Алекс (почему-то) шепотом.

Отец мигом оторвался от трубки.

– Кто?

– Первый канал.

Отец сердито махнул рукой – отвлекаешь из-за ерунды, – Алекс посмотрел на него и вышел из квартиры.

Еще когда Алекс только подходил, минивэн включил фары, как будто собрался его давить.

Открылась дверь.

– Здравствуйте, товарищи, – сказал Алекс, хотя не собирался троллить государственное телевидение.

Помимо водителя за перегородкой (вполне приличной, не такой, как изгрызенное временем оргстекло в кебах) в салоне сидели двое – мужчина и женщина; по европейской традиции Алекс пожал руку обоим, что женщина приняла с недоумением. И они сразу поехали.

Алекса встретили так холодно, что он подумал, будто сел не туда.

– Это вы мне звонили?

Ему ужасно не нравилась вся эта затея с телевидением, и вообще его сегодня странно потряхивало: он кожей чувствовал, как меняется мир вокруг.

Она не поняла.

– Ну, вы мне звонили насчет интервью?

– А, нет, это была не я.

Ну отлично.

Чтобы не было дальнейших расспросов, тетка отвернулась к окну.

Они довольно быстро доехали по 1905 года до одноименного метро – Алекс проводил взглядом те дома, за которыми вроде как было кладбище, – и уже дальше, за всякой «Электроникой на Пресне», на проспекте, названия которого он не помнил, они поползли. Сколько здесь до «Останкино»? Минут сорок? Час?.. А по пробке?.. Мысль о том, что они так и будут тут плавиться в тяжелом молчании, угнетала Алекса, хотя разговаривать хотелось еще меньше.

Но надо заставлять, раскачивать себя.

– Как вам в голову пришла идея этой программы – дети у власти, дети от власти? – выспрашивал он с настырностью, ему несвойственной.

И женщина, и мужчина старались не смотреть на него.

– Наверное, столько изменений вокруг, – подсказал Алекс.

Женщина кивнула.

– Если не секрет, кто вы?

– Менеджер дирекции развлекательных программ.

Хм, развлекательных. Ладно. Но можно было и представиться по имени.

– А вы?

– И я менеджер, – ответил мужик, не отлипая от телефона.

Алексу тоже бы стоило почитать, чтобы в студии все новости последних суток не стали дня него сюрпризом. Но BBC и прочее открывалось через пень-колоду, а флагманы российской независимой прессы сосредоточились на частностях. РБК на главной разместил какой-то кирпич о биржевых делах, что логично, потому что на фоне революций курс рубля прыгал.

Алекс глядел на еле ползущие машины за окном, на солнечные блики – ну, вроде как и повеселее.

Телефон. У женщины. Почему она не берет трубку.

Ощущение, что что-то привычное, устойчивое и прочное сдвинулось, началось с того момента, когда меня разыскали на занятиях в академии и передали, что Маленков просит меня приехать на Ближнюю. Это было уже невероятно – чтобы кто-то иной, а не отец, приглашал приехать к нему. Но это уже я все описала. Я с этого начала.

Но это не конец. Я еще не хочу кончать мои письма.

Шлагбаум на Красной Пресне был поднят, во дворе стояли (зачем-то) две скорые, две же машины Следственного комитета – с красной полосой, как скорые, только черные. И еще одна – с мигалкой, но без опознавательных знаков. Ее можно было принять за служебную машину отца. Но отец на такой не ездил.

Навалившаяся тупость позволила Алексу легко, без тряски, без заминок, войти в подъезд. Уже хорошо.

Возле поста охраны тусовались два мента.

– Здравствуйте! Меня зовут Алексей Николаев. Я сын Михаила Андреевича Николаева.

У него даже не дрогнул голос, и он даже полез за паспортом, но это было не нужно.

– Тут его сын, – сказал мент в рацию и прослушал в ответ диковатое «давай».

Что «давай»? Вяжи, тащи его?

– Проходите.

Алекс думал, что его проводят. Он почему-то так себе это представлял, когда возвращался сюда из «Останкино» – опять по пробкам (и без всякой, разумеется, записи – его выдернули из гримерки). Но и эти последние метры нужно было преодолеть самому.

Тяжесть навалилась только возле квартиры: на площадке топтались люди, дверь распахнута, и, кажется, внутрь тем более не протолкнуться.

Да и не надо.

Алекс пытался отдышаться: он поднимался пешком, лифт постоянно ездил невесть с кем и куда.

Здесь, на лестнице, оказывается, тоже красота какая-то. Репродукции. Поле. Девушка идет.