именитые и не именитые, но одинаково мокрые, опомнились под кровлей, получив возможность лишь из закрытых окон следить за дальнейшим развитием стихийной неурядицы, началась другого рода сложность и затруднение. Дело в том, что всех участников невозможно было совместить за одним столом, так что решено было чистую публику расположить в гостиной, а серую отослать на кухню. Тут-то и поднялось местничество и разная глупая кутерьма. Кухонные гости обиделись и выражали довольно явно свое неудовольствие, часть привилегированных посетителей тоже чем-то оскорбилась и перешла самостоятельно в низший разряд, так что в горнице осталось только два начальника, Кирьянов и Завьялов, совершенно мокрый отец протопоп и, почему-то, почтальон Ермолаев. Лабазник же совсем куда-то пропал в общей суматохе. Но так как угощение и питье было совершенно одинаково на обеих половинах, то скоро вся разница сгладилась, все стали ходить от стола к столу, целоваться, так что вышло еще веселее, чем если бы сидеть всем за одним столом.

Даже лабазник снова откуда-то появился. И всем было так хорошо и свободно, что даже позабыли о главном поводе всего увеселения, – и когда один из начальников коснеющим языком произнес «за здоровье нареченных жениха и невесты», то один из неизвестных, выпучив глаза, сказал совершенно раздельно и даже очень громко: «это кто же невеста-то и жених? Дура-то эта толстая, что ли нареченная?»

Все закричали «ура», оратора сократили, и капитан, сжав руку зардевшейся Домне Ивановне, шепнул: «Вы – моя жизнь». Потом все кончилось очень благополучно: дождь прошел, вышло солнце, у калитки образовалась огромная лужа, через которую положили тоненькую доску, так что ходить можно было только по одному, гости с доски валились, пачкались, обливали других, хохотали и не могли встать, половина осталась ночевать, лабазник снова пропал и только утром вылез из курятника; танцовали, Паша и Кеша ходили купаться и звали дам на пруд смотреть, – вообще было очень весело, хорошо и прилично, и Домна Ивановна осталась довольна.

На следующее утро, едва успел открыть глаза наш капитан, как взорам его представился Паша Кирьянов, сидевший на стуле у кровати.

– Ты что, Паша? «Вот к тебе».

– Разве ты у нас ночевал?

«Нет, я из дому. Ждал, когда ты проснешься, не хотел будить».

– Да который теперь час? «Часов одиннадцать».

– Чорт, как проспал!

Паша промолчал, говорил он вяло и сонно, что совсем не походило на обычную манеру разговаривать, так что Евграф Ильич снова протер глаза, думая, не сонное ли это видение, но Кирьянов так же продолжал сидеть на стуле, на спинке которого висел капитанский китель.

– Як тебе с просьбой, – так же вяло сказал Паша. «В чем дело?»

– Дай мне твои часы! «Какие?»

– Новые, что ты выписал. На сегодня; завтра верну тебе в целости.

«Зачем тебе? вот еще выдумал! еще испортишь, или потеряешь».

– Зачем же я буду их терять или портить? а нужны они мне для видимости. Сегодня вечер у Стендовых, хочу за Катей поухаживать, так с часами удобнее, похвастаюсь.

«Так ведь Стекловы знают, что часы мои».

– Не знают. Дай, Граша, пожалуйста; сын родится, крестить к тебе пойду.

«Не знаю, не понимаю что-то, зачем тебе мои часы?»

– Сказал, что для форсу. Завтра утром верну, что с ними сделается. Я их и заводить-то не стану, ты сам заведешь и ключ у себя оставишь, как же я могу их испортить? Дай, Граша, кумом буду.

«Что ты все про кума толкуешь? Не выспался еще, какой-то чудной».

– Дай срок, я сам буду полковником. Часы-то где у тебя лежат?

«Да ты что думаешь, что я тебе их дам?»

– Конечно: не захочешь же ты свиньей и скрягой оказаться.

«Ты пьян, кажется».

– Ни-ни. Так я часы беру.

Паша все время говорил сонно, будто из-под воды, капитан дремал, и ему было лень соображать, зачем Кирьянову нужны часы, почему он ему кум, и что все это значит.

Вернее всего, что все это он видит во сне. Свиньей и скрягой ему казалось особенно обидно оказываться. Он сказал – только завтра обязательно принеси.

– Обязательно. Спасибо, кум. Я всегда говорил, что ты не свинья, дай, я тебя поцелую.

И он наклонился, обдав капитана винным перегаром, затем вышел боком в двери. Когда он брал часы и брал ли их, Евграф Ильич не заметил и тотчас по уходе Кирьянова снова заснул, так что, когда он пробудился снова, он не знал хорошо, видел ли он сон, или все это было на яву.

Лишь когда он не мог нигде найти своих часов, он уверился, что посещение Кирьянова было действительностью, хотя последний как-то странно вел себя и разговаривал, а может быть, никакой странности не было, а все это показалось капитану спросонья после выпитого вина. Как бы там ни было, но часов Евграф Ильич не нашел и Домне Ивановне об этом ничего не сказал, решив не расстраивать ее прежде времени, а подождать следующего утра. Вдова Захарчук была несколько бледна и все пила квас, отказываясь от еды, о вчерашнем вечере отзывалась одобрительно, с приятностью вспоминая различные эпизоды, часть которых даже ускользнула от внимания Евграфа Ильича. Про часы как-то не вспоминала, чему был очень рад озабоченный и рассеянный капитан.

Конечно, читатель ни минуты не сомневался, что описанный случай с часами отнюдь не был сном, и поручик Кирьянов нисколько не похож на призрак. Спешим уверить его, что и слова поручика были правдивы и без всякой фальши. Семейство Стекловых действительно существовало, и действительно на следующий день после капитанской помолвки у них был назначен вечер, и Катя существовала, в чем мог бы вас удостоверить любой обыватель нашего города, особенно если ему не больше двадцати пяти лет, а еще лучше, если он воспитанник местного реального училища. Вы бы легко могли ее видеть летом на бульваре, зимой на катке, вы бы не обратили не нее, пожалуй, своего внимания, потому что она ничем не отличалась от прочих гимназисток, но было правдой и то, что поручик действительно за нею ухаживал и в этот вечер собирался нанести решительный удар отчасти при помощи капитанских часов. В одном он ошибся, это в том, что Стекловы будто бы ничего не знают о посылке от Павла Бурэ: Катя знала не только о существовании этого мужского украшения, но ей даже был известен внешний вид капитанского хронометра. Поэтому, только что Паша Кирьянов беззаботно вынул часики, показывавшие тоже не менее беззаботно половину девятого, как девица Катенька нежным голосом прощебетала: «Что это, у вас часы Маточкина?»

– Нет, это мои, простите.