— О господи, нет, сэр, пожалуйста, не надо, я...

Эрла обычно били короткими дубинками. Сила удара определялась сноровкой и гибкостью кисти. Все мастерство состояло в том, чтобы не сообщать дубинке слишком большую скорость; быстрый, резкий, невероятно болезненный удар обрушивался на мышечные ткани и нервные окончания, но не ломал кость и редко приводил к разрывам кожного покрова.

Совершенно иначе действовал кнут. Кнут в руках настоящего мастера своего дела (каковым, судя по всему, был Великан) развивал немыслимую скорость по мере того, как импульс, усиливаясь, переходил от сильной кисти до конца девятифутовой кожаной полосы, которая достигала в конечном счете сверхзвуковой скорости. Обрушившись на живую плоть, кнут грубо разрывал ее, проникая глубоко в ткани. Шершавая кожа, проходя по свежей ране, еще больше увеличивала обжигающую, взрывную боль.

Слушая звуки, Эрл чувствовал, что происходит нечто мерзкое, ибо кнут, с музыкальным свистом вспарывая воздух, щелкал с грохотом ружейного выстрела, однако сами удары звучали приглушенно, поскольку энергию полностью поглощало тело Уилли.

Уилли кричал, кричал и кричал. Никакими словами нельзя полностью передать агонию этих звуков, ибо они выходят за возможности алфавитов и систем письма. Это была чистая боль, несдержанная, подстегнутая страхом, вырывающаяся из пульсирующих легких.

Настоящий знаток своего дела способен кнутом максимально долго причинять жертве самые сильные страдания. Контролируя свои движения, учитывая особенности нервной системы человека, он может наносить удары в те места, где нервные окончания еще не посылали сигналы боли, то есть каждый удар становится новым ударом.

Уилли кричал, а Великан, судя по всему умевший обращаться с кнутом мастерски, продолжал его увещевать. Однако драма продолжалась недолго. Эрл услышал звуки, в которых безошибочно узнал предсмертный хрип, ибо ему неоднократно приходилось слышать нечто подобное на островах — глухое бульканье, говорящее о том, что какой-то клапан выпускает из тела жизнь.

— Сержант, он отключился, — послышался голос одного из помощников.

— Нет, Уилли не отключился, — возразил Великан, разбиравшийся в таких вещах. — Он умер. Ушел туда, откуда не возвращаются.

— Ненадолго его хватило, да?

— Это всегда трудно сказать, — задумчиво произнес Великан, — Порой самыми живучими оказываются тощие и жилистые; они-то и держатся по нескольку часов. А вот здоровенные ребята как раз подыхают быстро, их мозг почему-то решает, что с них достаточно, и просто отключается.

— Сэр, вы в ниггерах разбираетесь лучше, чем кто бы то ни было, — почтительно заметил помощник.

— Нет, это начальник тюрьмы разбирается в ниггерах, — поправил его Великан. — Все, что я знаю, я узнал от него.

* * *

Вечером того же дня — а может быть, через неделю, а может быть, через месяц — Эрл остался один на один с Великаном. Сержант вскрыл пачку «Кэмела», закурил сигарету и протянул ее Эрлу. Тот принял ее, стараясь не смотреть Великану в глаза, ибо Великан уже начал заполнять собой все его мысли, зловеще маячить в снах. Эрл испытывал страх, потому что был бессилен.

— Не бойся, парень. Кури.

Эрл жадно затянулся. Первый проблеск наслаждения за промежуток времени, казавшийся ему годами, хотя в действительности прошло лишь несколько дней.

— Слушай, парень, — продолжал Великан, — ты держался очень хорошо, даже я вынужден это признать.

— Сэр, я не сделал ничего плохого. Я говорю вам истинную правду, только и всего.

— Хорошо, именно этим мы сейчас и займемся. Ты расскажешь нам, кто ты такой. Договорились? Затем нам надо будет проверить твои слова. На несколько дней мы оставим тебя одного, переведем в более приличное место. Хорошая кормежка. Никакой дисциплины. Курева вдоволь. Ты любишь девочек? Мы приведем тебе отличную смуглую девчонку, «кофе с молоком», которая подарит тебе ночь наслаждения. У нас тут есть что-то вроде борделя. Ты понимаешь, что я хочу сказать, не так ли? Смею тебя заверить, Джек, эта девчонка заставит тебя позабыть обо всех синяках. Если нам удастся договориться с конторой, которая тебя сюда направила, — что-нибудь вроде «вы чешете спинку нам, мы чешем спинку вам», — мы тебя отпустим на все четыре стороны. А все, что здесь произошло, ты будешь воспринимать лишь как закаливание своего характера. Черт возьми, костей мы тебе не ломали. Подумаешь, немного не выспался — но и только.

— Меня зовут Джек Богаш. Я...

И все началось сначала.

Эрла оттащили в комнату со шлангом и направили на него струю воды, смывая грязь и запекшуюся кровь. Наконец с него сняли кандалы. Ему дали тюремную форму, свежевыстиранную, из грубой полосатой ткани, и стоптанные башмаки. Когда Эрл оделся, его снова сковали, но уже более свободно: теперь он больше не был опутан цепями, а только скован по рукам и ногам, и ножные и ручные кандалы соединялись единственным отрезком цепи.

Его вывели из «дома порки», где он безвыходно провел столько дней. Эрл прищурился, увидев дневной свет. Солнце палило немилосердно. На улице был в самом разгаре день, а в «доме порки» не было никакого различия между днем и ночью. Маленький конвой возглавлял Великан; двое охранников шли по обе стороны от Эрла, а еще один замыкал шествие с ружьем, на тот случай, если у Эрла возникло бы намерение бежать.

Процессия вышла из «дома порки» и направилась мимо сооружения, которое Эрл определил как ту самую «контору». Эрл чувствовал себя чудищем из паноптикума, человеком с двумя головами, шестью руками или тремя носами. Все негритянки, стоявшие в очереди в контору, таращились на него, ибо им еще никогда не приходилось видеть белого человека в цепях и они старались как можно надежнее запечатлеть это событие в памяти, чтобы много лет спустя рассказывать своим внукам о том дне, когда в Фивах с белым поступили так же, как с негром.

Они подошли к особняку, который сохранил лишь тень былого величия. Колоннада в дорическом стиле казалась романтическим посланием из прошлого. Дом был словно декорацией из исторического фильма о южных красавицах в пышных платьях и молодых кавалерийских офицерах армии Конфедерации, готовящихся отправиться сражаться с «синебрюхими»[18], чтобы защитить устоявшийся образ жизни. Но у дверей маленькую процессию не встретили негры в ливреях, почтительно распахнувшие двери. Вблизи стало отчетливо видно, в каком плачевном, запущенном состоянии находится старинный особняк. Краска облупилась; некоторые окна были заколочены; декоративный кустарник, неухоженный и заброшенный, давно зарос сорняками. Если сто лет назад особняк господствовал над всей плантацией, то сейчас от этого остались лишь призрачные воспоминания.

Конвой поднялся по трем ступенькам и прошел в залу, заставленную зачехленной мебелью. В открытые двери Эрл успел мельком разглядеть другие комнаты и коридоры, также с зачехленной мебелью, покрытой толстым слоем пыли. Но Великан повернул направо, в единственное обжитое помещение. Здесь располагался кабинет начальника тюрьмы, и сам хозяин сидел за письменным столом.