Он снова начал играть с ее языком, вызывая эти жалобные стенания, в то время как его пальцы поглаживали ее грудь. Указательными пальцами он массировал соски. Большие пальцы ласкали тонкую кожицу у основания, отчего Стефани впилась руками в его спину, а мяукающие звуки переросли в стоны удовольствия.

Этого было мало. Хэтерфилду хотелось большего.

Его язык проник глубже, переплетаясь и играя с ее языком, Стефани судорожно впилась в одеяло, но каким-то непостижимым образом ее пальцы добрались до его волос и массировали голову костяшками каждого пальчика. Она изогнулась, откинувшись назад, и ее груди расплющились о его ладони. Пора бы ему остановиться. Под тонкой преградой из одеяла ее жаркое порозовевшее тело свидетельствовало о том, что он достиг своей цели – она согрелась и снова была полна жизни.

Но ему было мало этого. Хотелось продолжения.

– Хэтерфилд. – Ее губы скользили по его щекам и подбородку. – Боже, Хэтерфилд, прошу, не останавливайся. Я сгораю от желания. Я хочу тебя.

– Я хотел помочь тебе согреться. – Но он уже не мог справиться с собой.

Обхватив его голову руками, она с силой потянула его вниз, пока они не распластались на полу под уютной защитой одеяла. Его ноги были холодны, как лед, но все остальные части тела горели огнем. Он ласкал ее спину, длинную шею, мокрые короткие волосы, ее изящные ушки. Он лежал на ней сверху, опираясь на локти. Он отбросил волосы с ее лица. Ее полуоткрытые глаза были устремлены на него.

Он мог остановиться. Одежда служила ему надежной защитой: он ощущал соблазнительные формы ее тела, но не мог чувствовать бархатную, гладкую кожу. Она обвила его ногами, но он не мог ощутить их скольжения по своей коже. Его чресла были готовы взорваться, но одежда держала их в плену, создавая видимость пристойности. Пока он не причинил ей вреда. И именно сейчас следовало остановиться.

Она согрелась. В его руках ее тело стало жарким, словно угли в печке.

– Прошу, Хэтерфилд, – сказала она, выпуская из рук одеяло.

У него перехватило дыхание.

Ее кожа была очень светлой, словно сливки, что ха-рактерно для рыжеволосых людей, с редкими нежными веснушками. Ему хотелось поцеловать каждую маленькую крапинку. Разумная часть его сознания еще пыталась сопротивляться, приказывая остановиться, но он игнорировал глас вопиющий и принялся за веснушки, расплескавшиеся по ее плечам, ключицам, над грудью. Она боролась с его джемпером и хлопковой блузой под ним, пытаясь стащить их с него. Он схватил ее за руки, прижал их к полу у края одеяла и жадно поцеловал.

– Я не буду снимать одежду, – сказал он. – Неужели ты не понимаешь?

Она кивнула.

Он приподнялся и начал нежно ласкать губами ее шею, спустился к груди, прекрасной груди юной сирены, и начал посасывать сосок. Задохнувшись от удовольствия, она изогнулась ему навстречу.

– Хочешь еще? – спросил он.

– Хочу!

Он склонился над ней. Его губы посасывали сосок, язык ласкал нежно-розовый кончик, пока из ее груди не вырвался крик, а бедра судорожно не устремились навстречу его чреслам.

Он принялся за другой сосок, продолжая пальцами ласкать первый, имитируя то, что проделывал ртом. Ее стоны музыкой звучали в его ушах. Он ощущал чистый, свежий аромат Стефани, неповторимую, неизвестную науке, смесь соленого и сладкого в сочетании с запахом цветов, или мяты, или специй – аромат, присущий только ей, живой и естественный.

– Хэтерфилд, умоляю, – ее голос прерывался рыда-ниями.

– Что такое, Стефани? Чего ты хочешь? – Ему хотелось, чтобы она озвучила свое желание.

– Ты знаешь, чего я хочу. Ты сам все знаешь. – Ее руки, освободившись от плена его ладоней, скользнули к поясу брюк.

– Нет! – сказал он резко, словно отрезал.

От неожиданности она опустила руки. Глаза удивленно распахнулись.

– Не надо, – сказал он, смягчив тон. Он начал целовать ее в шею, пока не добрался до мочки уха. – Позволь мне помочь тебе, Стефани. Я точно знаю, что нужно делать. Ты получишь то, чего так сильно хочешь. Лежи спокойно, а я позабочусь о тебе.

– Но я хочу тебя. Я хочу, чтобы ты овладел мною.

«Я хочу, чтобы ты овладел мною», – эти слова обжигали, словно огнем.

– Я сделаю все, чтобы ты получила удовольствие. Доверься мне. – Его нежные руки скользнули по ее груди, спустились к животу и замерли на бедрах. Большим пальцем он погладил маленькие крутые завитки волос.

Ее дыхание стало тяжелым и прерывистым.

Он лег подле нее и проследил взглядом за своей рукой. Он чуть не потерял голову от того, что увидел. Его большая ладонь лежала на грациозном изгибе ее молочно-белого бедра; аккуратный треугольник золотисто-каштановых завитков указывал путь к запретному плоду. Он растопырил пальцы, лаская ее живот большим пальцем с одной стороны и мизинцем с другой, и спустился вниз, полностью накрыв рукой мохнатый холмик, который идеально вписался в окружность его ладони.

Он повернулся и заглянул в ее широко распахнутые глаза.

– Я восхищен твоим совершенством. Ты самая прекрасная женщина на свете.

– Даже когда я в мужских брюках?

– Даже в брюках. Это придает пикантности. – Он нежно поцеловал ее в губы.

Она накрыла ладонью его руку.

– Ты делал это прежде, да? И знаешь, что делать – дальше.

– Я делал это прежде, но не с тобой. – Он снова прервался на поцелуй. – Подскажи мне, как ты хочешь.

– Я… точно и сама не знаю. Может быть, медленно?

– Хорошо, давай медленно. – Его чуткие пальцы неторопливо пробивались сквозь густые завитки в розовый бархат нежной плоти, пока указательный палец не наткнулся на мягкий бугорок. Он едва ощутимо коснулся набухшего клитора, словно колибри взмахнула своими крылышками. – Так тебе нравится?

– Да!

– Сколько пальцев?

– Один. Два. Мне все равно.

Его палец проник в ее лоно, скользкое и влажное от возбуждения, и слегка раздвинул входную щель. Он провел по краю, собирая влагу, затем поднес палец к губам и слизнул ее. Насыщенный запах будоражил кровь; он облизывал палец и снова погружал его в свежую, душистую плоть. На этот раз он проник чуть глубже, на одну фалангу, массируя и собирая влагу, и когда ее бедра ответили на ласку легким движением, он стал продвигаться глубже и глубже, до тех пор пока его указательный палец не вошел внутрь на всю длину. Из ее груди вырвался призывный, первобытный вой, она билась в конвульсиях, то сгибая, то выпрямляя колени, пока мышцы ее лона не сомкнулись вокруг первой фаланги его указательного пальца, которой посчастливилось оказаться глубже остальных.

– Еще? – спросил он.

– Еще, черт бы тебя подрал! Не останавливайся! – крикнула она.

Он медленно погружал палец в горячую влагу. И остановился, когда палец оказался внутри наполовину своей длины, выбрав удобную позицию, чтобы можно было одновременно массировать большим пальцем набухший бугорок над ним.