На время Августин вовлекся в манихейство. Эту веру в Римской империи преследовали. Но она особенно влекла страстного юношу, чувствующего, что в нем воюют два начала. Мани, ее основатель, учил в Персии и умер там смертью мученика – он был распят в 276 или 277 году. Основополагающие верования манихеев изображали вселенную как сцену вечного противостояния двух сил, доброй и злой. Человек – творение смешанное: духовная часть его природы состоит из доброго начала, а телесная – из злого. И задача человека – освободить свое доброе от зла. Этого можно достичь молитвой, а особенно – воздержанием от всех источников зла: от богатства, от похоти, от мяса и вина, от роскошных домов…

Манихейство, как и гностицизм, учило, что истинный духовный Иисус не имел материального тела и на самом деле не умер. Иисус стремился научить людей тому, как выйти из царства тьмы в царство света. Как и гностики, манихеи считали, что Новый Завет истинен, но отрицали любые намеки на то, будто Иисус на самом деле страдал. Ветхий Завет они отвергали совершенно.

Августин оставался ревностным манихеем девять лет, с 374 по 383 год. Но в его душе нарастало разочарование в этом учении. В те годы он преподавал грамматику в родном Тагасте и риторику в Карфагене, и хотя уже сомневался в истинности манихейской философии, именно по предложению друзей-манихеев в 383 году перебрался в Рим.

Вскоре по прибытии в столицу он получил место в университете Медиолана (384) и переехал в северный город, где к нему спустя недолгое время приехали мать-вдова и друзья. В свои тридцать он был на вершине успеха, впереди сияли ослепительные перспективы – и он более чем когда-либо был недоволен своей жизнью. Он жестоко разошелся со своей возлюбленной, матерью Адеодата, и женился на молодой женщине с богатством и положением, – но не мог сдержать свои страсти. Он оказался в «водовороте порочной любви». «Нет ничего столь же могучего, – позже заметил он, – в увлечении человеческого духа к падению, как женские ласки». Вскоре его внутренние конфликты стали невыносимы.

Впрочем, во время жизни в Милане Августин подпал под влияние проповедей епископа Амвросия. Изначально он шел в церковь, желая изучить стиль проповедника – но весть достигла его души. Амвросий явил ему, что христианство может быть и красноречивым, и умным, а сложности Ветхого Завета можно толковать как аллегории.

Последним толчком в обращении Августина стали, как кажется, личные примеры монахов. Друг рассказал ему об Антонии и египетских отшельниках, – о том, как те противостояли искушениям мира, – и Августин ощутил жгучий стыд. Как могли эти неграмотные люди одерживать такие духовные победы, когда он, со всем его образованием, терпел одни лишь поражения? В его душе реял вихрь, пронизанный бессилием и чувством греха.

Все достигло апогея, когда он в душевном мучении шел по своему саду и услышал детский голос, говоривший, словно нараспев: «Возьми и читай». Он поднял книгу: то был Новый Завет. И его взгляд выхватил слова, идеально отразившие его настроение: «…не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти; но облекитесь в Господа нашего Иисуса Христа, и попечения о плоти не превращайте в похоти» (Рим 13:13–14). «Читать далее уже не было нужды, – писал Августин, – сердце мое озарил спокойный свет, и мрак моих сомнений истаял».

В канун следующей Пасхи, в 387 году, Августин, его сын Адеодат и друг Алипий приняли крещение у Амвросия в Медиолане. «И былые волнения, – сказал он, – ушли прочь». Несколько месяцев спустя, вместе с матерью, он отправился в Северную Африку другим человеком. По пути, неподалеку от Рима, Моника скончалась. А в 388 году, уже в Тагасте, Августин потерял сына, и это еще больше усилило тоску, охватившую его после смерти матери. Теперь он хотел покинуть мир столь же ревностно, как некогда к нему стремился. Но этому не суждено было случиться. О его дарованиях слишком хорошо знали, а Церкви требовался предводитель, и Августина просто не могли оставить в покое.

Три года спустя, в Гиппоне – против воли, но по желанию народа – Августин принял сан священника, а вскоре, по просьбе епископа Валерия, был избран помощником епископа в церкви. Годом позже Валерий умер, и Августин наследовал кафедру епископа Гиппонского. Ему было сорок три, и еще тридцать три года, до самой своей смерти в 430 году, он стоял в центре бурь своего времени.

Конфликты с донатистами

В Северной Африке по-прежнему царил раздор между кафолическими христианами, или католиками, и движением так называемых донатистов. Донатизму было почти сто лет. Конфликт был давним и глубоким, и епископ Гиппонский вряд ли мог закрыть на него глаза.

Название движения пошло от имени Доната, одного из первых епископов Карфагена (313–355), возглавившего протест против кафолических практик. Донатисты строили свои обвинения на том, что в дни Диоклетианова гонения некие епископы-католики сами отдали Священное Писание и позволили его сжечь. Такое деяние, настаивали донатисты, было тяжким грехом отступничества. А сейчас те же епископы, согрешившие столь тяжко, возводят в сан католических пастырей! Значит, говорили донатисты, это не католики, а мы составляем истинную Церковь Христову! В дни Августина донатисты широко распространились в Северной Африке, а кое-где и составляли большинство.

Августин отверг донатистский взгляд на «Церковь чистых». До дня Страшного Суда, сказал он, Церковь должна быть разнородной. В ней и плохие, и хорошие люди. Сам Иисус говорил о пшенице и плевелах! (Мф 13:24–30). Правда, Августин, ссылаясь на эту притчу, не обратил внимания на то, что Иисус говорил не о Церкви, а обо всем мире.

Августин изложил и новое понимание таинств. Донатисты утверждали, что истинность таинства зависит от нравственной репутации служителя. Августин сказал: нет. Таинство принадлежит не служителю, но Христу. Деяния священника – это деяния Божьи, ибо Бог вложил свои таинства в руки священника, должным образом посвященного в духовный сан. Священник должен лишь знать, что передает благодать Божью всей Церкви – и ему уготована роль канала для благодати, даруемой членам Церкви.

Так Августин, чье слово значило очень много, выразил согласие с воззрениями, признающими божественную власть духовенства в Церкви. К слову, в средневековом католичестве эти взгляды достигли очень плачевных крайностей.

Защищая Католическую Церковь в противостоянии с донатистами, Августин стал поддерживать и другую идею: насильственное подавление соперников. Сперва он резко высказывался против насилия, но мало-помалу стал думать иначе. Донатисты противились все сильней, власти тоже давили, и в конце концов Августин сказал: да, религиозные споры можно решать силой, и деяние, что кажется суровым, возможно, заставит обидчика осознать справедливость этого деяния. Разве не сказал в притче сам Господь: «Убеди прийти, чтобы наполнился дом мой»? (Лк 14:23). И потому много позже, даже спустя века, те, кто оправдывал беспощадные действия инквизиции против инакомыслящих христиан, могли ссылаться на авторитет Августина.

О грехе и благодати

Если конфликт с донатистами потребовал от Августина проявить себя служителем Церкви, то споры с пелагианством пробудили его внимание к спасению по благодати.