всего, без каких-либо подпорок. Он соскользнул во тьму, а Готфрид, перелёгши на горб, стал смотреть на звёзды и ждать.

Мистер G., человек в верёвках, всё толковал о времени и о том, что оно забирает худших, пока все спускались к подножию холма. Сам Р. едва ли был способен передвигаться, его вели, он чувствовал руками, теми самыми, ещё недавно помогавшими руководить его собственной жизнью, ремни, канаты, поролоновые подплечники, расширение грудных клеток, как твердели скаты, начинающиеся сразу от шеи. Он изъяснялся на английском, тот самый знакомый кинорежиссёр, тоже, почему-то, оказавшийся здесь в глуши, переводил, хотя этого и не требовалось, больше сам упражнялся.

Камни летели из-под колёс, ветки трещали. Пикап ехал зигзагами, сложными путями, узкими, неверными, искажёнными выходами магмы, не прекращавшимися тысячелетиями, пресловутыми мерами воздействия снизу, из сети девственных пространств, которые никогда не будут густозаселёнными или прекрасными. Что-то хлестало по лобовому стеклу, он каждый раз дёргался, словно трясся лишь в призраке автомобиля. Дождь, град, антарктические диксонии, молочаи, неизменно кратковременно, неизменно хлёстко, словно попытки человечества обуздать натуру до сих пор. В кузове открывался немного другой ракурс, он видел то, что они уже преодолели, причины поворотов и непреходящего лязга.

Мистер T., явно не в духе, ждал на месте, провоняв всю гостиную сигарным дымом, отчасти скрывающийся в этом флёре. На самом деле режиссёр пребывал не в восторге от всех троих, омерзение, знаете ли, было ему не чуждо. Биограф ещё туда-сюда, хотя в молодости он и успел навставлять палок в колёса плану, но эти двое рабовладельцев…, в общем, мистеры не трогали его особенно сильно, но пришлись ко двору со своим тупым желанием контролировать правду.

— Не надо, не надо, — горячился мистер T. — Не надо, что вы там накропали уже, не надо.

— В каком смысле ду нот? — ему помогли достичь кресла, и сейчас он, в комфорте, вновь обретал силы и волю.

— Не надо.

— Что это за козёл? — обратился Радищев к Л.Г.

— Не надо, — сказал он, хотя Трумэн молчал.

— Но я буду, сами понимаете.

— He won’t, — сказал Л.Г.

Он кивнул подручному, тот одним движением оказался за спиной и вколол в шею препарат, явно подготовленный заранее. Такая прыть вовсе не требовалась. Они его переоценивали. Дюжина кабаньих и пингвиньих голов, голов кенгуру и голов моржей взирали на этот насильственный акт. Громадный каменный камин пылал, на его полке, до которой и Л.Г.-то едва мог дотянуться, стояли подсвечники и фотографии охотников с добычей в рамках. Экран давно не чистили от копоти. Мебельные гвозди утопали в кожаной обивке кресел. Под все ружья на стенах подоткнуты шкуры. Бар нараспашку, полный ликёров и виски. Балки, державшие незажжённые бронзовые люстры, поскрипывали, над ними распростёрлась тьма пространств верхних этажей. Столешница на козлах вмещала на себе съестного на целую королевскую охоту, почти нетронутого. Рядом с креслом лежал незаряженный арбалет, должно быть, он в ожидании изучал его конструкцию.

Очень медленно, сквозь ресницы, Г. посмотрел и чуть не обделался в шаровары. Он сидел прямо над ним, мерзкий, заплывший жиром мавр. Уже далеко не хладнокровно он откатился в бок, со страху слишком разогнавшись, ступни остались почти на месте, а голова едва не добила окружность. Почти с того же места, откуда и начал, вскочил на ноги. Он не шелохнулся, только глаза, неестественно жёлтые вокруг зрачков, поднялись. В основе местных возможностей, иерархий лежала их непрозрачность, он потому и обладал силой угнетения, что все вели себя так, будто речь идёт вовсе не о том, чтобы угнетать, как будто угнетение не являлось постоянно самым существенным его содержанием. Он не позволял схватить, осмыслить себя в своём истинном значении, и это делало его непобедимым. Но что он знал о завоевании, которое давало возможность упиваться собственным несовершенством и одновременно представляло собой его умаление и прохождение? А кроме того, известна ли ему незамутнённая радость конфронтации с главными вековечными ценностями каждого дня, с первого и до последнего, единственная функция которых состоит в том, что они представляют собой исключительно отработку навыков в отсутствии непосредственной угрозы для жизни? Что такое последовательно упорствовать со своей собственной реальностью, такой, какая она есть, вопреки всем демаршам окружающего? Вид fontium scriptorum [77] или содержание, предоставляемое единственным доступным образом — через вид.

Они ещё поговорили о его книге, Радищев то и дело потирал место на шее, куда вживили устройство. Третья уже? так быстро? да ну, Роберт точно не должен дожить, он лично проследит. Двусмысленно? сами виноваты, но тут дело не в конфликте между кап- и соцлагерями, просто дело случая, но тогда, когда уже всё готово, а это, кажется, как раз сейчас. Страшно, хоть это и парадоксально, что всё идёт в обратном порядке, гибкое реагирование, реалистическое устрашение, массированное возмездие, право непропорционального ответа. Когда придёт время, большая часть окажется не в бункерах и не в холодильниках, они же не знают, что ядерная и с применением ядерного оружия — это разные войны и они окажутся в разных ситуациях.

Он сказал, что вышлет никогда до конца не готовый текст для редактирования, если сочтёт нужным, — если бы он в этот момент ещё и потрогал чип, он бы расхохотался, — написать предисловие, послесловие, — конечно, вляпался в такой сюжет, проделав это отнюдь не снаружи, — вообще что угодно.

Синхронный рывок, остановка, всякий раз голова сдергивалась в пространстве последней, шея уже пульсировала. Позвоночный столб внутри до поры оставался гибок, но одно неосторожное движение или сквозняк, каких так страшились в Советском союзе, могли не только в одночасье развить неправильную осанку, но и затруднить мочеиспускание. Дома где-то завалялся пояс из собачьей шерсти, придётся искать, бродя кругами, выводя непрерывную монотонную функцию, свивая спираль, потом, обнаружив, что вот же он, висит на поручне, посетует на близорукость, на старость, немощность физического воплощения, в очередной раз прославляющую умственное, так и станет ясно, что его планида писать, все дороги ведут к этому. Прыжки точно выверены, метра по четыре, специальная упряжь, мохнатые спины сжимаются в складки и натягиваются, хвосты в постоянном напряжении, особи в расцвете сил, но нельзя, пожалуй, полагать, будто они обитают совсем уж в дикой природе. Рывок, остановка, дают время, чтоб голова встала на место, потому как в миг срыва она остаётся там, несколько мгновений он зооморф, жираф, а потом трёт затылок.

[61] Зарождение человечества (лат.).

[60] Надо идти (лат.).

[59] Табачная компания (англ.).

[58] Фурии неумолимы (англ.).

[57] Он опять здесь (англ.).

[56] Что там такое? (англ.)

[71] Золотая лестница (лат.).

[70] Зд.: левых идеологий