античное человек плюс чувство, но ещё не материнский инстинкт. Радищев начал смотреть симуляцию про Крым.

Теория геосинклиналий окончательно расплевалась с земными недрами, настоящее вместе с абсолютным возрастом словно нависли над миром. Как вообще можно терпеть столько людей в одном месте… словом, он считал их тем, за что Арес принимал отражение в медном щите, и однажды шахтёрской общины не стало.

Как будто это так просто, заставить деревню, почти станицу, исчезнуть. Со стороны овина к Дому советов на площади втекает ручеек, застенчивый, вблизи он толстоват, со скатами, несёт пока только песчинки, но отчего-то сразу в подобной тиши, мертвенной, ясно, что солнце его уже не иссушит. Старуха опирается плечом о раму у окна чердака и вздыхает, вдали слышится гул, если бы она могла поднять вокруг себя дом, как юбки, и унести на одной спине и широком шаге, ну а так ей идти некуда.

На том этапе, ступив на полуостров, Г. был полностью уверен — им уже пришлось сделать ход, пребывая не под чем иным как под дулом вселенской эгалитаризмической пушки, что отнюдь не значит, будто они хотели, чтобы кто угодно мог прочесть и сойти с ума от банальности или чересчур откровенного откровения. Договориться в данном случае всего лишь честно, как океан всего лишь плещется, воздевает-прячет collare cutaneum [69].

После долгих блужданий, следований то за одним знаком, таковым не являющимся, то за другим, после дюжины неповторимых рассветов, когда освещённость повышается над морем, а наблюдатель не спит, он оказался на другой стороне; притон рудокопов вымер, в средневековье такое запросто, сплошь и рядом, никого не удивляло, пилигримы потом даже в рассказ не вставляли, разве что совсем уж не о чем было поговорить.

Ничего удивительного, морозная, драконовская стереотипная картина, совершенное отсутствие doctrinarum popularium [70], режимы ещё более старые, нежели сам по себе XIV-й век. В тот год, например, германский король Венцель Люксембургский, вроде, из лучших мыслей, объявил Эгерский союз мира, города с верхнего Рейна и такие большие земли, как Швабия, Тюрингия, Бавария, из тех же соображений поумерили пыл артачиться, благодаря чему исчезло из списков на прокорм несколько тысяч простолюдинов, и все подумали, ну и чёрт с ними, да-да, так и крикнули им вслед, стоя у начала спуска. Сожгли: две тысячи евреев в Страсбурге, три тысячи евреев в Тюрингии, шесть тысяч евреев в Майнце, всех евреев в Кёльне. Тогда в Европе ежеминутно случались битвы, а это войны, люди гибли быстрее, чем раз в секунду. Лазарь и Твртко разбили Мурада I у Топлицы, Тимур подавил восстание в Исфахане, разорил Армению, Азербайджан и Грузию, швейцарцы и австрийцы перерезали друг друга при Земпахе, князь Олег захватил Коломну, сербские феодалы травили друг друга в Скопле, Кастильская армия гуляла на костях при Алжубаротте, новгородцы штурмовали крепость в истоке Невы, Педро Арагонский расправился с войсками бывшего короля Майорки при Льюкмайоре, Сербия и османский султан лили кровь на Савровом поле, герцог Беррийский подавил крестьянское восстание тюшенов в Оверни, венецианцы уничтожили хорватский Двиград, Тимур решил вопрос с сербедарами в Себзеваре, в Париже были не всем довольны майотены — сразу и забили их же молотами, турки захватили Софию, землевладельцы в Ширване, Уотт Тайлер в Англии, зилоты в Фессалониках, жертвы создания Молдавской марки, жертвы создания Мистрского деспотата, Тимур уже прибрал к рукам Персию, венецианцы потопили генуэзский флот…

На рассвете к замку прибрёл усталый конь в попоне до торцовых бабок, с краями как бойницы. Поперёк седла лежал глашатай, ну или дикобраз, столько раз в него попали. Конь его любил, поэтому переждал бой в перелеске, подошёл, взялся зубами, закинул на спину и рысью поскакал, придерживаясь наиболее безопасного маршрута. По случайности на этом пути и оказалась их единственная надежда от Шотландии до Балкан. Предпочитающий как раз такие случаи новатор, с удовольствием ухватившийся за эту возможность, он велел нести труп в подземелье, где у него имелось всё; надо бы ещё углубиться, чтоб флюгельгорн из очага тянул и колбы со стола, но и какой имелся в наличии, до времени выдерживал его идеи.

— Ты что, в прошлой жизни был человеком? — спросил он у коня.

— Я сейчас на реинкарнационном подъёме, поэтому нет.

Вбежал какой-то татарин или хазар, вылил в бадью ведро воды, он резким взмахом скинул сапог, врезавшийся в полки со стекляшками, оттопырил мизинец и попробовал им.

— Опять холодная уже.

Татарин выбежал, тут же в галерее передал ведро другому, тот — другому, их цепь с повышениями и понижениями длилась до соседнего замка, стоявшего практически в Венгрии. Они рассредоточились по кратчайшему отрезку, только огибая озёра, ещё смущали братские могилы, но это кого как; в замке налили ещё кипятка, они передавали с каждым разом всё быстрее, однако пока не успевали.

Готфрид пересёк Ор.

— Да меня пестом в ступе не уловишь, — кричал магистр тамплиеров.

— Имеется меткая реприза, — тут же отреагировал магистр госпитальеров, — приберегал на конец, ну да ладно: храмовники сделались удойниками.

Он схватился за сердце.

Видеосистема с котлом в качестве процессора выдавала прямую речь сразу на русском языке, обрамлённую в частные случаи овала.

— Превратились в ростовщиков, тампли — в меняльные конторы, руки добрых французов — в крючковатые пальцы добрых евреев, Вармандуа — в Вассертрумов.

Его они будто не замечали.

— Не тебе указывать мне на пренебрежение ордена былыми его, изначальными метами, ты, посыльный халдейской астрономии и птолемейский лизоблюд. У нас scalae aureae [71] из грозового облака тянется прямо в башню капитанства.

— Почтеннейшие, пока вы вдыхаете, решусь.

Они посмотрели на него и словно увидели впервые, выкатив глаза.

— О-ля-ля.

— А, это ты, рыцарь-алхимик-обманщик-пенящаяся лужа. Я и не признал тебя сперва в этих сарацинских одеждах. Ну как, не надумал вступать в мой орден?

— Ты случайно не глухой, мальчик?

— И не слепой тоже.

Снаружи раздался треск, грохот, удар по крыше. Он подозрительно оглядел обоих и вышел. В двух шагах от стены дома торчал застрявший остриём каменный шпиль, срез в месте отлома уже с резьбой, с учётом пары сотен плоскостей на том. Тут раскат послышался внутри, он кинулся туда, оба старика замерли с белыми лицами, посреди горницы валялся сандалий размером со шкуру белого медведя. Из-под подошвы шмыгнул таракан, бежал, бежал и исчез в провале под камином. Госпитальерский магистр поймал себя на том, что часто дышит.

— Так вот, о чём это я?

— Мне пох, расслышь, как будто открылась бутылка.

Оба тут как-то очень синхронно не выдержали, «словно не выдержали», полагал он, отскочили друг от друга и обнажили мечи, до того немного запутавшись в своих накидках.

Позже он сидел на крыльце один, руки