ОКВ, прибыл из Фленсбурга в Берлин, чтобы предъявить советскому командованию карты и таблицы, согласно которым должна была производиться капитуляция вермахта. Материалы лежали у него в папке. Но когда его пригласили в кабинет, где находились представители высшего советского командования, обнаружилась такая картина. Вместо карт и таблиц подполковник привез из Фленсбурга то, что в просторечии называется «филькиной грамотой». По документам нельзя было установить ни численности, ни дислокации войск.

Одновременно подполковник де Мезьер пытался давать советскому командованию рекомендации, которые весьма походили на требования. Например, он хотел получить согласие на то, чтобы во Фленсбург собрались все части ОКВ, рассеянные по Германии; он требовал «привилегий» для войск, взятых в плен в Прибалтике. Разумеется, не в меру усердного подполковника поставили на место и все его «рекомендации» были отклонены. Попытка ОКВ затянуть и затруднить процесс капитуляции была сорвана.

Нет, не быстро привыкали генералы вермахта к мысли, что вермахт уже не существует, и им не помогут никакие уловки! Им все еще казалось, что длится какой-то страшный сон и скоро они вернутся в Берлин — не в советский штаб в Карлсхорсте, а в привычные кабинеты на Бендлерштрассе, где у подъезда солдат в стальном шлеме и со свастикой на мундире щелкнет каблуками и сделает на караул. Но история не кинолента, и ее нельзя запустить в обратном направлении. Вермахт больше не существовал».

Очень мало информации. Только то, что снова хотели обмануть и подсунуть лажу. И что до последнего не верили в свой плачевный исход «войны с дикарями из Советского Союза».

Я улыбнулся и попытался снова надавить на гайку. Та отказалась двигаться дальше. Что же, можно было приступать к следующей. Я шмыгнул носом и чуть передвинулся.

После того, как я вернулся и до того, как поступило первое задание, у меня под подушкой появилась записка с таким содержанием:

Здорово, Серега. Арахис вчера ел? Рубль брось в общую вазу. С аванса луцкаем ещё?

Были у меня юбилейные рубли, где на одной стороне изображен герб и номинал, а на другой стороне был изображен монумент «Воин-освободитель» и по кругу шли слова «Победа над фашисткой Германией» и дата «ХХ лет». Вот один из этих рублей и упал в общую вазу, в которую «слоны» скидывались на покупку чая и меняли их на зарплату солдат-срочников.

Солдаты в то время получали три рубля восемьдесят копеек в месяц в Союзе, а в ГДР имели аж целых пятнадцать марок. Вот примерно так мы и меняли деньги для ребят на будущее — пять марок к одному рублю. Срочникам в СССР марки были не нужны, а вот рубли брали. Заставлять не заставляли, но и свой процент имели и вряд ли это можно было назвать спекуляцией, скорее фонд взаимопомощи и взаимовыручки.

Солдатам же помимо обмена ещё сопутствовало некоторое удовлетворение желаний, такое, как покупка чего-нибудь из-за забора. В основном это были сигареты, сладости и редко алкоголь. Так что наш обменный пункт никогда не оставался пустым.

И вот в эту самую вазу я опустил заветный рубль с чеканкой.

Если вы не поняли, что содержалось в записке, то попробуйте прочитать первые буквы слов без имени и с опусканием предлогов.

Вроде бы невинная записка превращалась в вопрос. И опускание рубля означало ответ. И после ответа через день появилась новая записка:

Серега, сегодня Михалыч литр укупил. Ждет на игру.

Если у вас получилось прочитать первую записку, то не составит труда понять — о чем речь и во второй. Да, был и Михалыч, старший техник, была и игра в карты. Но самое главное, что я понял — Зинчуков рядом и он отслеживает де Мезьера. А это значило, что передача данных о тех, кто находился на аэродроме вовсе не так уж важна.

Охота шла полным ходом и такую крупную лису, как Ульрих ни в коем случае нельзя было упускать…

Глава 29

Двадцать первого февраля мне неожиданно выдали увольнительную. Неожиданность была в том, что я просил на гораздо позднее время, но начальственное око обратилось на меня гораздо раньше.

Конечно, тут не обошлось без волосатой руки Зинчукова, так как именно к нему на встречу я отправился в тот день. Мы встретились в темном зале небольшого клуба. Показывали «Белое солнце пустыни». Пусть фильм и был переведен на немецкий, но я всё же посмотрел его с удовольствием.

Это словно глоток свежего воздуха после керосинных паров ангаров и запаха солидола. Мне уже стало надоедать нахождение на одном месте без каких-либо действий.

Мимо проходила жизнь, где-то за забором была Ангела и Ульрих, а я всё крутил и крутил гайки. К слову сказать, Ульрих тоже пропал. Я вроде бы и был завербован, но кроме списка сослуживцев от меня ничего больше не требовали. Вроде как попал в категорию «спящих» — агентов, которые ждали команды, чтобы начать действовать. Такие агенты до поры до времени ведут себя как нормальные люди, но в час икс начинают действовать совершенно иначе.

Или меня можно было сравнить с «кротом». Вроде Штирлица… Главное отличие от разведчика в его традиционном значении заключается в том, что «крот» вербуется ещё до того, как получает доступ к закрытой информации, иногда даже до того, как начинает работать в той сфере, которая интересует вербующую сторону. Часто «кротов» вербуют «на вырост», с прицелом, что рано или поздно «крот» достигнет высокой должности в организации враждебной стороны и станет поставлять полезную информацию.

Вот, может быть, меня как раз и задействовали с прицелом «на вырост»?

В зале маленького клуба витал запах кинотеатра, не современного мне, пропахшего попкорном и пыльной тканью, а того, старого. Пахло дерматином от кресел и женскими духами. Всё-таки на фильм ходили, как на некое подобие праздника, где в зале могли быть другие женщины и мужчины. А это значит, что следовало плеснуть на щеки несколько капель.

Я устроился на своем узком месте, сел так, чтобы не мешать ни пожилой женщине слева, ни крупному мужчине справа. Подлокотники располагали к борьбе за них, но мне было лень, поэтому я сдал их без боя.

Зинчукова я не видел вплоть до того самого момента, как зал погрузился в темноту и раздались знакомые звуки музыки, а по экрану, среди сиреневых шапок Иван-чая и стволов березок поплыла «разлюбезная Екатерина Матвеевна». Уже когда актриса в красном платке начала смотреть с экрана в зрительскую душу, я краем