– Ян, ты когда очнешься? – Костик постучал ложечкой по чашке, привлекая внимание. – Ты вот сидишь и думаешь о том, что бы такого сотворить, чтобы эти детки прониклись к тебе любовью, так?

Я кивнула. Мне незачем врать Костику, мне незачем врать себе, а больше в кафе никого нет.

– Этого не будет, Яна. Никогда. Ты чужая, тебя можно использовать, разводить на бабки, но не любить, понимаешь? Они любить вообще не способны в принципе. Да увидишь, стоит им почуять твою слабость, и начнется: то одно купи, то другое…

– Мне не жалко.

– Конечно, не жалко. Тебе даже приятно покупать что-либо не для себя, а для кого-то еще, но взамен ты ждешь благодарности, отсюда и проблемы. Не жди. Делай только то, что считаешь нужным, и не позволяй им диктовать условия игры. Понимаешь, чем это может закончиться?

– Чем? – черный разговор, неприятный. Светлое кафе в пастельных тонах, скатерти нежно-абрикосового цвета, голубые салфетки и голубая посуда, все вокруг воздушное, легкое, ясное, а разговор черный.

– Тем, что тебя закажут. Данила – твой единственный родственник, если, не дай бог, с тобой что-нибудь случится, все имущество достанется ему.

– Даниле всего пятнадцать!

– Но при этом он уже имеет проблемы с законом, – возразил Костик. – А через месяц, если не ошибаюсь, исполнится шестнадцать. Через два года – восемнадцать… вот только не уверен, что у них хватит терпения еще на два года. Берегись, Яна, это не дети, это – зверята.

– А ты – идиот! – злость клокотала внутри, злость стерла те запахи, которые я начала ощущать после Ташкиной смерти, злость вернула все на круги своя.

Все, кроме Ташки. А Данила – единственное, ради чего еще стоит жить.

И не звереныш он, обыкновенный мальчишка… просто… просто я ему действительно чужая.

– Ты сердишься, – заметил Костик, подымаясь. – Сердишься, потому что знаешь: я прав. Яна, я боюсь за тебя, я очень боюсь. Нет, конечно, я могу ошибаться и дай бог, чтобы ошибался, но будь осторожнее.

– Обещаю, – я подняла ладонь. – И торжественно клянусь.

Костик улыбнулся и, поправив галстук, предложил:

– Слушай, Ян, а может, в гости заглянешь? Ты у меня столько лет не была. Я такие штуки приобрел – обалдеешь…

– В другой раз, – энергия, клокотавшая во мне несколько секунд назад, вдруг иссякла. – Мне еще один вопрос решить надо.

Я не обманывала, имелся вопрос, пусть и не безотлагательный, но довольно важный. Я нашла для Данилы школу и почти договорилась с директором. Хорошее заведение. Закрытое. Дорогое.

– Я там учиться не буду, – Данила набычился, скрестил руки на груди, всем своим видом демонстрируя решительность и готовность к сопротивлению. – Там уроды сидят.

Отражение Гейни улыбается, искренне так, оно вообще гораздо более искренно, чем оригинал, скромно сидящий в уголке дивана.

– Это хорошая школа, – я старалась не смотреть на Данилу, я старалась не расплакаться. В конце концов, вопрос не принципиальный. Тогда почему на глазах опять слезы?

– Я там учиться не буду, – он упрям и отступать не собирается. Что ж, пусть поступает так, как ему будет угодно. – Не хочу.

– А где хочешь?

– В нормальной школе, – он оглянулся на Гейни, ища поддержки, та едва заметно кивнула. А может, прав Костик? Не стоит ждать благодарности, и все будет намного проще?

Расплакалась я в ванной. Оттого, что клубничная пена потеряла запах клубники, и шампунь, и масло для тела… стерильный мир и ставшее уже привычным одиночество.

– Вот видишь, на самом деле она слабая. – Гейни сидела на высоком стуле и жевала бутерброд. С маслом. Она любила такие, чтобы хлеб и тонкий слой масла, и икры еще. Но икру Гейни брала только в отсутствие тетки, при ней стеснялась. – Нужно было с самого начала поставить ее на место и показать, что тебе ее решения по фигу. А то сначала она закомандует, где тебе учиться, потом – на ком жениться, и не успеешь вякнуть, как вообще по команде жить станешь.

Данила кивнул. На душе было как-то погано, хотя после маминой смерти погано было все время, но сегодня как-то особенно. Ведь права же Гейни, от первого до последнего слова права, нельзя позволять собой командовать, да и ни в какую гимназию он не хочет. Стопудово там сначала костюм носить заставят какой-нибудь придурочный, с галстуком, потом корешиться с имбецилами, у которых единственное достоинство – богатые предки. А разговоры, верно, будут про бабки, курорты и то, у кого тачка круче. А учителя пасти станут и, чуть что, на мозги капать…

Если совсем честно, то в школу не хотелось вообще, в принципе.

– Было бы круто, чтоб она нас в одно место устроила, – Гейни похлопала по колену, подзывая Принца, но тот не пошел. Вот отчего-то Принц не то чтобы не любил Гейни, скорее уж игнорировал, совсем как тетка.

Тетка заперлась в ванной. И мама так делала, когда собиралась плакать, но не хотела, чтобы Данила видел, будто он – тупой, по покрасневшим глазам не догадается, что она плакала. А вот тетка не такая, тетка слезы лить не станет, она – железная.

– Ты чего примолк? Неужели жалеешь? – взгляд Гейни стал колючим, и губы сжались в узенькую полоску. Злится. Данила не любил, когда она злилась, не оттого, что боялся, просто лицо ее вдруг становилось некрасивым и чужим.

– Ее жалеешь? Да ты посмотри, как она живет! Хата, тачка, шмотки… про еду и не говорю. Сколько она тебе на карманные расходы оставляет? Да дома вы с матерью столько за месяц тратили. Добрая, верно? Только где ее доброта раньше была? Что ей стоило к вам приехать? Или вас сюда пригласить?

Принц заворчал, предупреждая, Принцу не нравилось слушать Гейни, и Даниле тоже не нравилось, вот только как ей сказать, чтобы замолчала? Обидится и уйдет, и тогда Данила останется один.

Одному плохо.

– Думаешь, ей хотелось видеть тебя и твою мамку? А зачем? Жизнь себе портить, делиться с кем-то… теперь вот, когда старость приблизилась и пришла пора о наследниках подумать, вспомнила. И вообще знаешь, о чем я подумала? – Гейни вдруг перешла на шепот. – Это она твою мамку… а что, машина ведь с московскими номерами была, значит, отсюда. А кто здесь у вас из знакомых? Кроме нее, никого.

– Фигню говоришь, – противно вдруг стало и страшно, до того страшно, что желудок сжался в комок, а во рту возник подзабытый уже кисловатый привкус. Гейни врет. Или нет, не врет, а ошибается. Она ведь тоже может ошибаться.

– Фигню? Да ты сам подумай! Кому еще? Если номера московские, то, значит, из Москвы машина, значит, не случайно сбила, а намеренно, приехали и сбили… зачем? Чтобы убрать. А кому твоя мамаша могла досадить, если она в Москве в последний раз была лет десять назад, если не больше?

– А тетке зачем?

– Ну, не знаю. Может, поругались, или испугалась, что следом за тобой и мать твоя явится, долю в наследстве потребует. Или просто тебя при себе оставить захотела. К примеру, чтобы дело передать. А что, ты ж полноправный наследник получаешься, она тебя сначала в гимназию запихнет, потом в университет, потом к делу приставит, чтобы работал. А ты и будешь работать, из большой благодарности, что в люди вывела и все такое… деньги зарабатывать станешь, тетушку любимую содержать… я вообще читала, что богатые детей крадут, чтобы было кому наследство передать, растят, как родных, дрессируют. А тебя и красть не надо. Вот и складывается сплошная выгода, правда, при таком раскладе мамаша твоя лишняя. А теперь вообще хорошо. Вспомни, как быстро тетка опекунство оформила, а? Два-три дня и все, сунула кому надо на лапу, и пожалуйста, все документы на блюдечке притарабанили, прям на квартиру.