Руслан кивнул. Да, сначала дело. Неужели наконец-то повезло? Неужели бывает так, чтобы первая попытка, первый выстрел, можно сказать, и сразу удача? Правда, сомнительная, очень сомнительная: ну, приходил кто-то десять лет назад, так разве ж вспомнит Виктор Викторович имя-фамилию клиента?

– Значит, денег я ему предложил, ну по совести чтобы, а он в ответ – не продажная вещица. Поначалу я решил было – торгуется, зачем приносить, если не на продажу? Я ему так и сказал – любой другой подберу, благо имелись тогда возможности, а этот мне отдай. Ну ведь не редкость же «наган», не наградной, самый обыкновенный, из тех, которые после революции, почитай, у каждого пятого имелись. Ну я и дал полный расклад, про цену-то… – Виктор Викторович шумно вздохнул. – Если уж до конца честно, чтоб руку на сердце, то приглянулась игрушка. Вот бывает, глянешь и видишь – твое, как есть твое… прям просится, чтоб взяли, погладили. Они ж живые.

– Кто?

– Пистолеты, револьверы… думаете, с чего люди к оружию тяготеют? А с того, что и оружие к людям тянется. «Наган» тот, вот он будто нарочно для меня созданный был. Любовь с первого взгляда, верите?

– Верю.

– Врешь ведь, – Засельцев погрозил пальцем. – Думаешь, старик умом двинулся… а может, и двинулся, кто ж разберет. Ну так дальше. Торговаться я начал, цену набавлять, ну и разговорились с ним, хороший паренек, любопытный и говорливый, он меня выслушал, я его… в общем, «наган» этот он случайно у знакомых своих увидел, загорелся купить, а те ни в какую. Память, дескать, дедова… единственное, так сказать, что осталось – револьвер, крест да имя с фамилией.

– Озерцов Никита Александрович? – уточнил Руслан. Виктор Викторович кивнул.

– Он самый, Никитка Озерцов… Никитка-Бес… ох и личность, я тебе скажу, была. Ну так по порядку, а то запутаюсь. Тогда с парнем этим мы долго проговорили, он очень коммунистами интересовался, особенно комиссарами. Болел, можно сказать, я-то сам такой, вот и вижу, когда люди горят… рыбак рыбака… снова отвлекся, ты-то не стесняйся, поправляй, коли опять в сторону пойду, я-то поговорить люблю, особенно когда слушают.

– Поправлю, – пообещал Руслан. В горле пересохло, да и жарко было в квартире. Воды, что ли, попросить, да неудобно как-то. Пришлось чай пить. Холодный, кофейно-черный и непрозрачный, он имел явный металлический привкус, который вязкой горечью осел во рту.

– Может, свежего давай заварю? – предложил Засельцев. – Хотя ладно, потом, давай про револьвер пока. Ну, про Озерцова я впервые от парня услышал, тот интересовался, насколько цена подымется, если оружие с историей известной. Тут-то он прав, одно дело, если вещь приметная, исторически и достоверно привязанная к человеку, то платят уже не за вещь, а за причастность к истории… только Озерцов поначалу мне не историей показался, а так, мелкой сошкой, таких комиссаров по России знаешь сколько ходило? Не меньше, чем «наганов». Значит, и на цене сказаться не должно было бы. А парень мне в ответ историю, да в лицах, да почти теми же словами, что и ты сейчас, про Озерцова, про помощника его, про зверства учиняемые и так далее. Ну еще про проклятье какое-то плел, дескать, тот, у кого крест заговоренный, его ни пуля, ни болезнь не возьмет, а единственно чего опасаться стоит, так это людей, потому как на роду гибель от руки спасенного прописана.

– И вы поверили?

– Кончай выкать, надоел, – Виктор Викторович взял с доски ломоть хлеба, чуть примял мякиш пальцами, щедро посыпал солью и, откусив, продолжил рассказ. Говорить с набитым ртом Засельцев не стеснялся. – Я тебе, чай, не начальник. А что до веры, ну так разное случается… бывает, веришь – а оно не сбывается, ну или наоборот, когда ты не веришь, а оно за спиной, крадется, идет по следу, выжидает…

Засельцев замолчал, дожевывая хлеб, прямо так, всухомятку – к остывшему чаю он не прикоснулся. Руслану вдруг снова стало не по себе. Нет, в проклятья он не верил и верить не собирался, но…

– Ты извини старика, сварливый стал… а парень этот с «наганом» и историей своей крепко меня зацепил. Я и до того подумывал книгу написать, про людей и про оружие, про то, кто ж кого все-таки выбирает, ну и очень уж наглядным рассказец показался, простая вещь, а история непростая. Я и сам копать начал, связи старые поднял, дневники кой-какие прочел… не Кармовцева, тот так, мелкою сошкой, шофером при Озерцове был, да и то в последние годы. Сергея Аполлоновича Корлычева откровения, при обыске изъятые, в Москву направленные да хранившиеся вместе с делом в качестве вещественных доказательств. Так вот, револьвер этот и крест поначалу Сергею Аполлоновичу принадлежали, а уже потом у Озерцова оказались… ну да не о том ведь речь идет, верно?

– Не о том, – согласился Руслан. Истории из далекого прошлого уже стояли поперек горла. Да какая теперь разница, кто с кем и в каком родстве состоял, кто был справедливо осужден, а кто расстрелян без суда и следствия. За цинизм было немного стыдно, но здравый смысл твердил, что истории с комиссарами и револьверами – прошлое, а настоящее – психопат-маньяк с оружием и клеймом. И нечего тут высокие идеологии подводить.

– А книгу я так и не написал, – с явным огорчением в голосе заметил Виктор Викторович. – Все времени как-то не хватает, вот вроде и от дел отошел-то, а его как не было, так и нету… вот на другие, так хватает, а тут… Может, как-нибудь потом. Но если возьмусь, то про «наган» озерцовский всенепременно расскажу, и про русскую рулетку… никогда не пробовал играть?

– Бог миловал.

– Надо ж как высокопарно, Бог миловал… а зря это ты Бога поминаешь, может, это совсем и не милость, а наказание такое.

– Фамилию парня вы… ты, – поправился Руслан, памятуя о недовольстве Засельцева, – конечно, не помнишь.

– Отчего же, помню. Мы ж с ним потом часто встречались. И до сих пор, бывает… хороший человек, врач, людей спасает. Наверное, хорошо это, что «наганчик» тот прикупить не вышло… а ну как прецедент возник бы?

– А уверен, что не вышло?

– Конечно, уверен. Костик бы обязательно похвастался, он же бредил револьвером этим, и Озерцовым, и вообще временем… правда, в последние пару лет на Великую Отечественную переключил внимание, ну да по времени оно ж почти рядом-то. Так ты на него думаешь? – Виктор Викторович нахмурился, лохматые белые брови сошлись над переносицей, а в одночасье обозначившиеся морщины разрезали кирпично-смуглую кожу, точно трещины стену дома. – Эт ты зря, Костик – парень хороший, он людей лечит, спасает… да и, гражданин начальник, с чего ты вообще решил, что твой револьвер и озерцовский «наган» – это один и тот же? Логики у тебя нету, один историк, не видя креста, его опознал, причем не сличивши рисунки, а сугубо так, по описанию. И дал наводку на Озерцова, а ты, имея в кармане только эту, прости господи, экспертизу, заявился ко мне и думаешь теперь, как бы половчее дело на хорошего человека повесить. А подумай-ка лучше: револьверов в Москве много, очень много, да и крестов, я думаю, на Руси не одна сотня отыщется, чего ж ты, гражданин начальник, к Озерцову привязался?

– А что ж ты, гражданин Засельцев, так своего друга выгораживаешь? – Руслан, сам того не желая, разозлился, причем злость эта казалась ему похожей на глубокую яму, которую доверху заполнили зеленовато-затхлой цветущей водой. Спокойнее нужно быть, спокойнее, не искать причин для ссоры, тем паче что ссориться с Засельцевым не из-за чего. И презрительные нотки, внезапно появившиеся в голосе Виктора Викторовича, чудятся, и то, что за приятеля своего он вступился, тоже понятно – кому охота приятелей сдавать. И в том, что на логические нестыковки указал, тоже прав. Но вот как объяснить Засельцеву то самое ощущение собственной правоты, даже не запах, скорее тень запаха, тень следа и уверенность – оно это, искомое, верное.