– Это не православный и не католический… – Никита протянул было руку, но, почти коснувшись креста, одернул, точно испугался чего-то. – И вообще на крест не похож. Откудова такой?

– От отца, а тот – от деда, от прадеда и прапрадеда, иных предков, имен которых я, к великому стыду своему, не знаю. Крест мой не столько символ веры и принадлежности рода моего к Церкви Христовой, сколько одна из тех вещей, что связывают прошлое с настоящим. Крест – память рода, крест – ноша рода, крест – наше проклятие и наше спасение. Не смею судить, сколько правды, а сколько вымысла в той древней истории, но…

– Но все равно веришь, – заключил Никита. – Спасенный да изничтожит… слушай, Сергей Аполлоныч, так это ж я тебя изничтожить должен… я – тебя! Ты меня спас, а в благодарность, значит, я тебя убить должен?

Смех Озерцова походил не то на кашель чахоточного, не то на воронье карканье.

– Убери, – велел он, отсмеявшись, – смотреть на это не могу.

Я надел крест, спрятав под рубаху. Изогнутые лучи коснулись кожи привычным теплом, будто успокаивали. К чему меня успокаивать, ежели и так… револьвер сегодня не понадобился, а самогон мы с Никитою допили.

Ничего, к завтрему дню Евдокия Семеновна еще достанет.

– Ошибаешься, Яна, – Костя небрежно провел рукой по собачьему загривку. – Это не случайность, а скорее эпизод. Проба сил, если хочешь. И нужно было настоять на своем, пусть и со скандалом, но тебе ли их бояться?

Мне. Но это не страх, противно и неприятно, после ссор кофе приобретет привкус меди, а цвета станут ярче, звуки резче, шелест ног по паркету, шорох дыхания, стон-прикосновение плоскостей при отодвигании стула, звон… больно.

– Яна, солнце мое, ты устала. – Костик понимает без слов, хорошо, что он рядом. Он всегда был рядом, сколько себя помню. Спасибо ему за это. Теплая ладонь на затылке, прическа испортится, но уже все равно, растянуть бы мгновение, замереть вот так, ни о чем не думая, наслаждаясь моментом.

– Давай ты поедешь отдохнешь? Два дня или три? – мягкий голос, все оттенки бархата, так и тянет спрятаться в звуках. – Ян, ненадолго, просто отвлечься, вырваться.

– А дети?

– Они уже не дети, далеко не дети. И ничего с ними не случится, а тебе надо сменить обстановку. И не спорь, я врач, я лучше знаю. Слушай, может, не стоит сегодня возвращаться? У меня переночуешь, расслабишься.

– А ты?

– А у меня дела, – Костик подмигнул. Дела! Знаю я его дела – очередное свидание. Странно, сколько лет прошло, а все еще ревную, пусть и вяло, слабо, эхом прошлых эмоций. А предложение стоящее, в Костиковой квартире мне хорошо отдыхается, здесь нет Данилы и его бесцветно-завистливой девицы, нет Принца, нет зеркала на всю стену, нет ощущения беспомощности и одиночества.

В Костиковой квартире много вещей, разных, порой враждебных друг другу и вместе с тем стоящих рядом, порой на одной полке. Каска немецкого солдата и чуть тронутый ржавчиной штык, но уже советский, если верить Костику. Солдатский медальон на тонкой цепочке, отполированный до блеска револьвер, упрятанный где-то в глубинах секретера, и старый альбом со старыми фотографиями… медали, ордена… черное изъеденное временем тело снаряда, который пугает своей неуместностью. Костик клянется, что снаряд пустой внутри, но все-таки предмет кажется опасным.

Мне нравится, преодолевая страх, касаться шершавой бугристой поверхности.

Мне нравится быть у Костика в гостях. А Костику нравится история. Он собирает ее в осколках металла, в истлевающих обрывках бумаг, в вещах и редкостях, интересных лишь ему.

Я осталась. Без предупреждения – довольно странно осознавать, что теперь мне следует кого-то предупреждать о временном отсутствии, – и угрызений совести. Я легла на диван и, закрыв глаза, принялась считать овец. Знаю, что заснуть не поможет, да и сны в последнее время снятся тревожные, но все-таки лучше, чем просто ничего не делать.

Одна овца, две, три… луг зеленый, небо синее, овцы белые, с прорисованными кудряшками. Смешные. Четыре и пять… не хотят прыгать через заборчик, а поле расцветает ромашками. Шесть и семь… все-таки не прав Костик… восемь.

Я почти поняла, в чем он не прав, и почти заставила девятую овцу прыгнуть через этот треклятый забор, когда в дверь позвонили. Нагло, настойчиво, требовательно.

Странно. Сколь помнится, в свое жилище Костик пускает людей неохотно, можно даже сказать, что мое здесь присутствие – знак высочайшего доверия. А звонок не смолкает, переливы простенькой мелодии методично разрушают остатки покоя. Черт, кого это черти принесли?

Руслана. Я сразу вспомнила имя, и человека, которому это имя совершенно не подходило. И удивилась, увидев его на пороге Костиковой квартиры. Он тоже удивился и спросил:

– Вы?

– Я.

Глупый вопрос и глупый ответ, и еще более глупое, почти незаконное приглашение войти. Костику моя самодеятельность не понравится, но Костик ушел на свидание, а звонок распугал овечек.

– Вот не ожидал увидеть здесь вас, – сказал Руслан. Он замер в центре комнаты, удивленный и растерянный, неуместный и нестильный в мятых джинсах и рубашке неопрятно-серого оттенка. – А мне бы Константина…

– Его нету. Садитесь.

Наверное, нужно прогнать этого человека, разговаривать мне с ним не о чем, да и неудобно играть в хозяйку в чужой квартире. Руслан же говорить о цели визита не спешил, и присаживаться тоже. Он медленно обошел гостиную, то и дело останавливаясь, чтобы разглядеть экспонаты Костиковой коллекции, а у подставки со снарядом замер надолго.

– Настоящий? – в голосе мне почудилось опасение.

– Нерабочий. Заряда нет, ну, взрывчатки, – я попыталась вспомнить слова, которыми Костик доказывал мне безопасность этой то ли мины, то ли бомбы, вот сумел же как-то объяснить, чтобы и красиво, и понятно.

– Яна… простите, отчество из головы вылетело.

– Антоновна, – подсказала я, умолчав об аналогичности ситуации. Имя его помню, а вот отчество, фамилия, должность остались где-то по-за гранью сознания. – Но можно просто Яна.

Когда это я кому позволяла называть себя «просто Яна»? Костику? Даниле? То есть людям родным и близким, а этот угловато-неуклюжий, диковатого вида тип ни в коей мере не является ни близким, ни родным.

– Вы ведь не живете здесь? – Руслан обвел рукой гостиную, жест театральный, можно сказать, вдохновенный. Смешной.

– Не живу. В гости зашла.

Он кивнул. Соглашается, значит, но при этом не дает себе труда скрыть удивление. Понятно, хозяина нет, а гостья одета по-домашнему, да и распоряжается в квартире свободно. Сто против одного, решит, что мы с Костиком любовники. Все так думают, и, честно говоря, порой хочется, чтобы в этих сплетнях была хоть крупица правды.