К началу марта слухи о безобразном поведении группы дошли до нью-йоркского офиса «Мэйнмэна»; финансовые запросы на новое оборудование и прочие расходы росли, и Черри Ванилла заподозрила неладное. Даже Уэйн Каунти, привычный к эксцессам с закулисных времен «У Макса», заехав к ним, счел картину совершенно сюрреалистической. Причем Лии его предупредил: «Делай что хочешь, только не вези наркотики. Не давай Игги денег. Не давай ему алкоголя. Не давай ему ничего».

Заглянув в неприветливую темноту дома, Уэйн обнаружил «студжей», сидящих рядком на диване; они были неподвижны и ни на что не реагировали. Одна только Сейбл проявляла живость, вертелась и игриво хохотала; постепенно Уэйну стало ясно, что она хочет только «трахаться, трахаться, трахаться – с кем угодно, даже со мной!» «Это вы, милочка, не по адресу», – известил он ее в изящном тоне а-ля Бланш Дюбуа и спокойно смотрел, как знаменитая «групи» режет вены и мелодраматично бросается в пруд. В хорошем настроении от пары колес кваалюда, Уэйн наблюдал, как она барахтается, пока ее не выудил, выполняя привычные обязанности спасателя, Лии Чайлдерс. Порезы оказались не страшные, поверхностные, и Лии постарался усмирить задетое самолюбие Сейбл, объяснив: «Уэйн не то что, как Боуи или Игги, они, конечно, фрики, но с ними можно, а это настоящий трансвестит (queen), не переживай!» В дальнейшем Уэйн и Сейбл подружились, делились косметикой и секретничали.

Уэйн Каунти недолго пробыл на Торрисон-драйв, но уже встревожился за своего друга Лии – останется ли тот цел и невредим. Что касается Игги, которого он некогда любил и уважал как культурного интеллигентного человека, – теперь он был просто «псих. Обаятельный, симпатичный, но определенно псих».

Группе было ясно, что поведение Игги, все менее адекватное, связано просто с недостатком внимания и желанием его привлечь, – на репетициях в студии он все еще был вполне нормален. Но Ник Кент из Лондона, с которым Джим всегда был откровенен, в середине марта добравшись до Лос-Анджелеса с целью взять интервью у своего героя, был шокирован представшим перед ним зрелищем. Физически Игги был в отличной форме: загорелый, с обесцвеченными волосами на прямой пробор, нечто вроде калифорнийского Брайана Джонса. Но, по наблюдениям Кента, Игги был «в страшном состоянии. Дело даже не в количестве веществ. Иногда хватало таблетки кваалюда, чтобы полностью свернуть ему мозги, а в другой раз двадцать колес – и никакого эффекта. Нервная система расшатана, а поправить ее он не успевал».

Видевшие Игги на Сансете вспоминают, как он зависал на собственном отражении в зеркалах “English Disco”, виясь, как змея, погруженный в нарциссическую дрему или отлетевший на планету Героин. Вещество не делало его лучше. На людях он часто впадал в паранойю, бывал недружелюбен и высокомерен. «Але, я Игги Поп. Запомните. Я главный», – как говорит Кент. Эвита вспоминает, что он вел себя «как испорченный ребенок. Не то чтобы нарочно… он любил Корел, а трахался с ее сестрой, просто потому что давали. Ради наркотиков пошел бы с кем угодно». Многие из девочек Родни вспоминают, что Джим был обаятелен, «скромен» или даже «джентльмен». Но если копнуть, обнаруживаются темные истории, например, Лонни, подружка Корел, рассказывает, как Игги с неизменной детской наивностью маленького лорда Фаунтлероя попытался врубить ее в героин: «Они с моей подругой часто этим занимались. И вот в каком-то клубе отвели меня в туалет, перетянули руку этой резиновой штукой и вкололи мне тоже. Потом всю ночь тошнило, и на автостоянке, и в туалете».

Психическое состояние Джима постепенно выходило из-под контроля, и все окружение так или иначе попадало под воздействие тревожащих перепадов его настроения. Единственное, чем он еще дорожил, – это музыка. В феврале он позвонил Бобу Шеффу, бывшему клавишнику The Prime Movers, а ныне преподавателю музыкального колледжа в Беркли, и предложил ему пополнить состав The Stooges, добавить корневого звучания. Теперь Шефф должен был готовиться к возвращению в Детройт 31 марта, первому из трех или четырех запланированных концертов. Из долгой беседы с видом на дом Эррола Флинна было ясно, что у Джима серьезные музыкальные амбиции, хотя заходила речь и о героиновых соблазнах.

Весь март команда напряженно работала в репетиционной студии. В некоторых песнях они явно пытались двинуть музыку в направлении, противоположном изначальному, а именно к тяжелому блюз-року, – свидетельство готовности к эксперименту, а может, и отчаяния. Джим был очень возбужден предстоящим выходом Raw Power и даже носил свой первый микс на детройтское радио, чтобы там его впервые поставили в эфир. 18 марта Джим с группой были уже в Анн-Арборе и репетировали в студии на Морган-роуд (которую группа SRC благоразумно приобрела на первый аванс от фирмы Capitol), готовясь въехать в детройтский “Ford Auditorium” на белом коне.

А белый конь бил копытом, несмотря на тягостное ожидание, пока наконец заскрипит, неохотно приходя в движение, машина «Мэйнмэна». Черри Ванилла рассылала ацетатные копии нового альбома, а за пару дней до концерта Игги появился в радиопередаче Марка Паренто на радио WABX, чтобы предварительно представить альбом.

Игги предстал перед Марком крайне бодрым и веселым, и после пары песен начал подпевать записи, которую он так давно уже мечтал обнародовать. В промежутках между песнями они болтали и дурачились в крохотной, переделанной из зубоврачебного кабинета студии на 33-м этаже небоскреба «Дэвид Стотт». Через две-три песни Игги расстегнул свои ярко-красные штаны (белья на нем, как выяснилось, не было), выскочил из них и принялся танцевать. Паренто невольно захихикал – мужское достоинство Игги болталось туда-сюда и хлопало по животу, что было отлично слышно в эфире. Намекая слушателям, что происходит, он видел, как начальство и другие служащие WABX пялятся в студию сквозь узкую полоску дверного стекла. По окончании передачи Паренто пришлось безропотно принять нагоняй от генерального менеджера Джона Детца: чтоб ноги этого артиста здесь больше не было.

Представителям «Мэйнмэна» в Детройте, хорошо знавшим, чем занимались «студжи» в Голливуде, передача лишний раз доказала, что Игги доверять нельзя. Черри Ванилла, уже сообщавшая Дефризу о торрисонских фортелях, заметила, что владыка «Мэйнмэна» порастерял энтузиазм насчет «нашего Ига», как он его некогда любовно прозвал. Джим и Джеймс решили сами ускорить процесс. По словам Джима, Джеймс заставил его прямо перед концертом в “Ford Auditorium” подойти к Дефризу и сказать: «Джеймс сидит на героине, и мы хотели бы переехать во Флориду [где проживала мать Джеймса], потому что мы все подсели и хотим соскочить». Сегодня Джеймс считает это заявление крайне странным. «Я не сидел, и тем более моя мама жила со Злым Полковником, он в жизни не стал бы нам помогать». Лии Чайлдерс, ненавидевший гитариста, уверен, что Уильямсон нарочно испортил отношения группы с «Мэйнмэном», вообще был человек тяжелый и вел себя непрофессионально. Мало кто из очевидцев разделяет этот взгляд, в последнее время Уильямсон как раз производил впечатление наиболее вменяемого из всей компании, но вскоре Чайлдерсу предстояло взять верх.

Кто видел, в один голос утверждает, что тот концерт был триумфальным возвращением к толпе страстных поклонников (были там и мистер и миссис Остерберг), заполнивших роскошный сидячий зал с деревянной обшивкой и канделябрами, где обычно выступал Детройтский Симфонический оркестр. Обогащенная клавишами Боба Шеффа, с Джеймсом Уильямсоном в полном мик-ронсоновском обмундировании, включая башнеподобные, до самых бедер серебристые сапоги на платформе, команда играла в основном песни с Raw Power, плюс добавленную ради праздничка “Cock In My Pocket” – причем Игги объявил, что написал ее «в соавторстве с мамой». Игги выглядел гибким и подтянутым, и присутствие Тони Дефриза его несколько приструнило, хотя он все равно непристойно обжимался с девицей из первого ряда, плевался в фанатов и, говорят, много «выражался». В результате все были в экстазе, правда, когда The Stooges (по настоянию Дефриза) не вышли на бис, некоторые обиделись и даже свистели.