– У тебя были синяки, – поджал губы я, переставая улыбаться. – Увидев их, я вообще подумал, что это вновь дело рук того парня, Картера. Ему крупно повезло, что для начала я решил перепроверить свои подозрения.

– Ты о Картере Бишопе?! – воскликнула Таша и вдруг запрокинула голову назад.

Её гибкая шея соблазнительно белела.

– Он больше тебя не беспокоил? – решил на всякий случай уточнить я, хотя и знал, что в начале декабря парень уехал в Северную Ирландию, в Белфаст к старшей сестре. И я здесь ни при чём – ему просто надоели ежемесячные встречи с моими людьми, которые своими безобидными появлениями “на всякий случай” напоминали ему о безопасном для него расстоянии от Таши.

Да-а-а… Таша даже не подозревает, как сильно она со мной попала.

– Я не собираюсь обсуждать с тобой свой круг общения, – властно улыбнувшись, она опустила на меня свой зеленоглазый взгляд.

Её готовность в любой момент дать мне бой всегда, когда не раздражала меня, заставляла меня с большей жаждой смотреть на неё. Я уже давно понял, что заболел этой девушкой, борьбой с ней и желанием к ней. Это просто фаталити.

Резко захлопнув опустевшую коробку из-под пиццы и сбросив её на пол, я всего в один выпад опрокинул Ташу на спину, хотя она и пыталась увернуться. Она, улыбаясь и одновременно хмурясь – только она была способна на воспроизведение этих двух эмоций одновременно! – обеими руками закрыла свои губы, чтобы я не смог её поцеловать.

– Во-первых, я объелась пиццей… – начала она как раз в момент, когда я развязал свой халат на ней, под которым кроме спортивных трусов от Puma больше ничего не оказалось.

Моя улыбка спала прежде, чем Таша успела обратно запахнуть халат и спрятать под ним свой разукрашенный в фиолетовый цвет живот.

– А во-вторых, – продолжила она, – никогда не раздевай меня без моего разрешения.

Отстранив меня от себя, Таша заняла правую часть кровати, взяв в руки глянцевый журнал с пробниками косметики, который курьер принёс в качестве рекламы вместе с пиццей. Какой бы хладнокровной она не казалась, она оставалась представительницей женского пола, в крови которой, как и у всех дам, на неуловимой мужчинам волне протекал интерес к глянцевым журналам, косметике и долговременным сериалам.

– Избавься от дубликата, – встав с кровати и начав расстёгивать ремень, коротко произнёс я. Обернувшись и словив на себе её напряжённый взгляд, я добавил. – Ты знаешь, о чём я. Мне придётся прикрыть эту лавочку и шумихи не избежать. Но я не хочу, чтобы она коснулась кого-то из нас. Твой брат и твоё имя фигурируют на записи. Если не хочешь привлечь к себе и своей семье лишнее внимание, уничтожь все имеющиеся у тебя копии.

Я специально упомянул её семью. Таша говорила правду, когда во время секундной слабости призналась мне в том, что ради семьи готова прийти ко мне на поклон, но ради себя ни за что не склонит передо мной свою голову. Это её позиция, её принцип и её политика. Заговорив о безопасности её семьи, а не о её собственной, я знал, что она меня услышит.

Спустя два часа, думая, что я сплю, Таша тихо покинула кровать и аккуратно прокралась к комоду, стоящему возле выхода. Осторожно вытащив из него мой макбук, она на цыпочках вышла из спальни. Ещё через пять минут вернувшись назад и вернув макбук на его место, она тихо прокралась к постели и медленно залезла под одеяло, явно довольная своими шпионскими способностями. Я еле удержался, чтобы резко не схватить её за бока, но пожалел её каменное сердечко. Вместо этого просто притворился крепко спящим, придавил её половиной своего тела и впоследствии несколько минут довольно слушал её кряхтение, пока она наконец не нашла способа вылезти из-под меня без лишнего, как ей наверняка казалось, шума.

Я так и не смог сдержать улыбки. Моя девочка.

Уже вторую неделю с первых полос “Обозревателя Большого Лондона” не сходили новые новости о деле Харрисона Мерсера. За так и не состоявшуюся сутинёрскую деятельность ему грозили серьёзные проблемы, и его отец, основатель компании “Mi-ni-di” Фред Макензи, не собирался приходить ему на помощь – исходя из его интервью, его отношения с Харрисоном давно были оборваны. Его же младший сын, красивый голубоглазый блондин, которого я видела на вечеринке в честь дня рождения Дариана, оказался мудрее отца и отказался идти на какой-либо контакт со СМИ. Когда же уже спустя несколько дней после поднявшейся шумихи вокруг этого дела выяснилось, что Харрисон был замешан ещё и в насильственных действиях относительно двух девушек из крупнейшего в Лондоне стрип-клуба, Макензи-младший сел в самолёт и умчался за океан, явно поняв, что от подобной лужи грязи ему будет лучше держаться подальше. Я даже немного сочувствовала этому блондинчику с грустной улыбкой, фотографии которого сейчас мелькали на крупнейших обозревателях Британии. Мне ли не знать, каково это – иметь брата с откровенно дурной репутацией?

О Дариане же, как, собственно, и обо мне, и об Энтони, не было в этой истории сказано и слова. Каждый раз читая очередной чан грязи о Мерсере, я с облегчением выдыхала, не находя наших имён в статье. С каждой новой статьёй моё спокойствие постепенно нарастало и вскоре я вовсе перестала следить за новостями не только о Мерсере, но в принципе за любыми другими. Пока я отслеживала развитие интересующих меня событий, во мне не только укрепилась, но и возросла неприязнь к средствам массовой информации. Не знаю, как Дариан добился того, чтобы нас обошла участь измазаться в этой грязи, но я была искренне благодарна ему за это.

…Хьюи хотя и остался наивным ребёнком, не только не научившемся, но даже разучившемся врать – иначе как объяснить его заявление о том, что Пандора его не угощала сладостями и поэтому этот пробел должна восполнить именно я, ведь сегодня его больше никто не посетит, но при этом у него из-под подушки торчали фантики? – зато я искусством лжи за это невероятно долгое для себя десятилетие овладела в совершенстве, хотя и пользовалась им крайне редко. В случае с разбитой губой и своём однодневном отсутствии я виртуозно выкрутилась ложью о том, что меня сбил нерадивый спортсмен-велосипедист. С полуслова поверив в мою ложь, Хьюи ещё несколько дней негодовал, наблюдая за заживлением моей губы. Благо на мне всегда всё быстро заживало, словно на дикой собаке. Может быть поэтому я и отделалась “лёгким испугом” в автокатастрофе, которую не смогли пережить мама с Джереми и которая так дорого обошлась Хьюи. Если подобный для меня итог, конечно, можно обозвать “лёгким испугом”.

Хотя Хьюи и был тихим ребёнком – тише только Пени – он же и отличался от нас не только добрым сердцем – добрее только у Пени – но и пронзительно острым умом. Перед тем, как впасть в кому, Хьюи всерьёз переживал из-за того, что не знал, кем именно хотел стать в этой жизни, пока тринадцатилетняя я убивала всё своё свободное время на скрипку и избиение мальчишек с соседней улицы. Не прошло же и месяца после его десятилетней комы, как он вдруг вполне серьёзно заявил мне, что хочет стать пекарем-кондитером, после чего попросил меня купить для него какую-нибудь книгу рецептов. Я сразу же тряхнула на приличные наличные Пандору, как любимую и единственную бабушку, о чём она нам неустанно напоминала, так как Амелия была более скромна и вообще являлась нам прабабкой. После того, как я купила Хьюи самую дорогую, самую красочно оформленную и самую неподъёмно-громадную кондитерскую книгу, он с головой погрузился в новый для себя мир, вновь отстранившись от реального. Вскоре, видя, что он неохотно отрывается от изучения рецептов, активно помечая некоторые из них наклейками из кружочков разноцветной бумаги, я пожалела о том, что не купила что-нибудь менее объёмное. Однако сразу после того, как я упрекнула Хьюи в том, что он вновь готов променять реальность на пока ещё воображаемый мир тортов и кексов, он стал более внимательным к гостям, хотя позже и выяснилось, что ради чтения любимой книги он стал меньше времени уделять на сон: доктор Адерли жаловался нам на это и одновременно радовался тому, что Хьюи с таким усердием, пусть даже и неосознанным, заставляет работать свой мозг. Когда же выяснилось, что Хьюи заучил наизусть несколько особенно понравившихся ему рецептов тортов, я едва не выронила книгу из рук – наверняка бы сломала себе ногу этой махиной! – когда поняла, что он знает их буквально дословно.