— Его расстреляют, — сказал я.

Малыш пожал плечами.

— И нас расстреляют, если схватят за попыткой освободить его. А потом, зачем покидать этот приют? Здесь очень даже недурно. Я не прочь остаться.

— Но эта лафа скоро кончится, — сказал я. — Русские появятся со дня на день. Рано или поздно придется уходить.

Там царил такой хаос, что освободить Порту не составило никакого труда. Малыш вывел из строя охранника — задача упрощалась тем, что тот был на костылях, — и мы втроем скрылись в успокоительной темноте окружающего леса.

На рассвете нас вызвался подвезти ехавший в автомобиле-амфибии католический священник. Не успели мы спросить, куда он едет, как из-за туч спикировал русский самолет и понесся на бреющем вдоль дороги, поливая огнем все в пределах видимости. Машина взорвалась, и мы больше не видели услужливого священника.

После этого фортуна изменила нам. Когда мы прошли полтора километра, внезапно нагрянул патруль моторизованной полевой жандармерии и арестовал нас как дезертиров.

— Какие мы, к черту, дезертиры! — возмутился Порта. — Мы ищем свой полк!

Видимо, так заявляли и все остальные. Нас бросили на чердак крестьянского дома, мы оказались запертыми в обществе еще пятидесяти неудачников. Их тоже схватили на дороге. Кто-то был в совершенно сумеречном состоянии, кто-то бесцельно бродил, кто-то мародерствовал, но кое-кто, несомненно, искал свою роту. Оказалось, что все мы без разбора приговорены к смерти.

— Черт бы их побрал, — злобно произнес один арестованный. — Даже ни о чем не спросят, пришпилят на тебя треклятую бирку, и все, приятель, конец.

Он был совершенно прав. Всего через две минуты появился фельдфебель и с важным видом приколол нам к груди кусочки картона.

— Что это значит? — возмущенно спросил Малыш.

Тот арестованный махнул рукой.

— Смерть, вот что… Не волнуйся, нам всем их навесили.

Дверь открылась, вошли двое жандармов. Оглядели чердак и поманили солдата, одиноко сидевшего в углу.

— Пошли! Твой черед, ты, похоже, заждался.

Его увели, послышались выстрелы, топот ног, и жандармы вернулись. На сей раз они ушли с громко протестовавшим унтер-офицером. Когда мы досчитали до пятидесяти трех, раздалась стрельба, когда до ста, жандармы вернулись за новой жертвой. Время от времени эта процедура нарушалась приводом новых арестантов. Какой-то оберфельдфебель ухитрился убить одного жандарма и спустить по лестнице другого, но сам получил такую серьезную рану, что его пришлось нести на расстрел на доске.

— Скоро уведут и нас, — сказал я.

— Иду на спор, меня они прикончат последним, — сказал Малыш с простодушной гордостью, разминая свои громадные мышцы.

Мы оба повернулись к Порте, однако на сей раз он ничего не сказал.

— Обдумываешь что-нибудь? — спросил я с надеждой.

— Что тут обдумывать? — ответил он.

Я пожал плечами.

— Мне всегда это представлялось не так. Я думал, что погибну внезапно… наступлю на мину, что-нибудь в этом роде… Странно все оборачивается, правда?

— Чертовски странно, — ответил Малыш.

Тут вернулись оба жандарма. Оглядели чердак, их взгляд прошел по мне, на миг вернулся, но в конце концов остановился на ком-то другом.

— Был на волосок, — сказал я, когда жандармы выталкивали в дверь свою жертву.

— Потом твоя очередь, — предположил Малыш.

— Идем на спор? — сказал я.

Внезапно откуда-то снаружи послышался знакомый лязг танковых гусениц. Мы бросились к окну, но не успели добежать до него, как раздался гром орудийной стрельбы, а затем частый треск пулемета. Увидеть в окно мы ничего не могли, оно было слишком высоким и маленьким. Малыш влез на стропила, пробил в камышовой крыше дыру и высунул в нее голову.

— Что там?

— Что происходит?

— Что случилось?

— Там русские! — ответил Малыш. — Повсюду скачут казаки… только что проехали два танка — вся деревня в огне…

— Бежим! — крикнул Порта и бросился всем телом на дверь.

Малыш с рослым фельдфебелем налегли на нее плечами и выломали. У подножья лестницы валялся жандарм с простреленной головой. Малыш схватил его автомат, и мы все побежали во двор. Фельдфебель позвал нас обратно.

— Что вы, черт возьми, будете делать без документов? — закричал он нам вслед. — Да еще с красными бирками на груди… совсем спятили!

Только мы трое остановились в нерешительности, остальные неслись в панике со всех ног.

— Говорить хорошо, — ответил Порта, снимая бирку приговоренного и бросая в снег, измятый танками и конскими копытами. — У нас отобрали документы, когда привели сюда.

— Без них вам наверняка кранты. Нет документов — и ты труп на этой войне.

— А твои при тебе? — вызывающе спросил Малыш.

— Нет… — Фельдфебель нахмурился, потом щелкнул пальцами. — Погоди-ка! Дай сюда эту штуку!

Он выхватил у Малыша автомат и пошел обратно в дом, мы за ним, прошел по коридору и молча указал на закрытую дверь.

— Здесь, — еле слышно прошептал фельдфебель. — По-моему, они в этой комнате.

От автоматной очереди дверь распахнулась. Еще очередь, и трое жандармов с разинутыми в удивлении ртами повалились со стульев. В ящике стола мы нашли целую стопу документов. Наши, по счастью, лежали почти на поверхности.

— Надо поджечь дом, — сказал фельдфебель. — На всякий случай…

— На какой? — беззаботно спросил Малыш.

— На тот, если какой-нибудь любознательный тип заглянет сюда и увидит наши фамилии в одном из треклятых списков! Хотите, чтобы вас вскоре расстреляли из-за того, что мы не доделали работу?

Мы подожгли дом и пошли по уже безлюдной улице.

— Тебе с нами по пути? — спросил фельдфебеля Порта.

— А это куда?

— В нашу роту, если сможем ее найти.

— Э, нет! Покорно благодарю, с меня хватит. Я очень долго ношу мундир — иногда думаю, что слишком долго. В прежние дни я был в СА… — Он потряс головой. — По горло сыт. Эта история явилась последней каплей.

— И что будешь делать? — спросил я.

— Наверное, перейду на ту сторону. Найду русских и сдамся. Лучше встретить конец войны в лагере для пленных, чем воевать и дальше.

— Русские пленных не берут, — сказал Порта. — Они тебя расстреляют.

— Или привяжут к лошади и поволокут, — оживленно добавил Малыш. — Я однажды видел такое.

Фельдфебель пожал плечами.

— Придется рискнуть.

— Что ж, всего наилучшего, — сказал Порта без особой надежды. — Война надоела мне, как и тебе, но в лагерь для пленных я не хочу. Особенно в русский… Вот от возможности переправиться через Дон не отказался бы!