— Через Дон? — Фельдфебель хохотнул. — Ничего не выйдет. Через сутки замерзнешь в степи насмерть. Там даже волки не могут выжить. Приходят в деревни и роются в отбросах, ищут еду. А если думаешь, что сейчас холодно, погоди: ударит мороз в тридцать градусов, узнаешь, что это такое! Будешь думать, что я в лагере для пленных…

— С простреленной башкой, — сказал Порта.

Мы обменялись с фельдфебелем рукопожатиями и пошли в одну сторону, он в другую. Что сталось с ним, мы не знали, однако нам часто приходилось вспоминать его слова.

В километре от деревни мы нагнали небольшую группу раненых, они плелись отыскивать свои полки. Мы остались с ними, по пути к нам то и дело примыкали другие отставшие от своих частей, и группа в конце концов весьма заметно увеличилась.

Несколько часов спустя, в местечке Ракотино, мы увидели знакомые лица. Наша рота находилась там, но ребята не успели как следует нас встретить, русские тут же снова пошли в наступление, и нам приказали отойти на новые позиции к югу.

Правительство должно принять меры, чтобы люди не погибали в упоении героизмом.

Адольф Гитлер. «Моя борьба»

Командир 71-й пехотной дивизии генерал фон Хартман приказал строить возле Царицы подземную деревню. Эту задачу поручили Пятьсот семьдесят восьмому саперному полку, а саперы в свою очередь привлекли к работе две тысячи гражданских русских, которых удерживали в этом районе. Женщин и детей, стариков и помешанных, больных и умирающих заставили трудиться, как рабов. Три четверти их не дожило до того, чтобы увидеть результат своих усилий.

Деревню назвали «Хартмансдорф», и по всей 6-й армии пошли сумасбродные слухи. Говорили, что в генеральском бункере четыре комнаты и ванная, что они обставлены похищенными из сталинградских музеев вещами. Что там люстра и кровать с балдахином, толстые ковры на полу, картины, хрустальные вазы и целая библиотека драгоценных книг. Дивизия Хартмана вошла в Сталинград первой, и, естественно, предполагалось, что его подчиненные прибрали к рукам все ценное, что удалось найти.

Кроме того, поговаривали, что в деревне есть мельница и два полных зернохранилища; птицеферма с шестью тысячами кур; коровье стадо более чем в тысячу голов; конюшня со ста тридцатью восемью кровными лошадьми; маслобойня и пекарня.

В самом деле, генерал и его штабисты почти каждое утро совершали верховые прогулки в окрестностях Царицы. Для солдат, кое-как вернувшихся в город с далеких полей брани, зрелище это было ошеломляющим. Ослабевшие от голода, тяжелораненые, полуживые от тифа солдаты смотрели на раскормленного генерала, на его упитанных, здоровых штабистов, и задавались вопросом, не призраки ли это из прошлого.

Деревня Хартмансдорф процветала до середины января 1943 года, но 71-я дивизия была почти полностью уничтожена несколько раньше. В январе фон Хартман собрал уцелевших и смело вышел из своей деревни, чтобы повести их в последнюю, отчаянную атаку на врага. Идея сделать их героями принадлежала не генералу. Такой приказ пришел из Берлина.

— Мы всего лишь пешки, — с важным видом сказал фон Хартман. — Фюрер жертвует нами по своему усмотрению.

Представительный русский генерал, сопровождаемый двумя сержантами, шел к нам с белым флагом парламентера. Нам было приказано сразу же стрелять в любых переговорщиков, но гауптман Глазер после секундного колебания велел не открывать огонь. Русский генерал приближался. Он был рослым, под два метра, с широкими плечами и грудью, большим животом и крепкими ногами. Лицо его было суровым, изрезанным морщинами, маленькие голубые глаза — беспощадными, как русская зима.

Когда они подошли вплотную, один из сержантов бросил нам белый мешок. Мы осторожно взяли его и заглянули внутрь. Еда!

— Дар от советского народа, — на хорошем немецком языке заговорил генерал. — Мне поручено предложить вам условия капитуляции. Предложение сохраняет силу до восемнадцати часов, после этого мы начнем массированную атаку с применением танков и артиллерии. Вы, конечно, понимаете, гауптман, что это означает?

Понимал не только гауптман, но и все мы. Массированная атака русских уничтожит нас полностью.

— Начиная с полуночи, — продолжал генерал с легкой улыбкой предвкушения, — пленных мы брать не будем.

Гауптман Глазер молча кивнул. С какой стороны ни посмотреть, это был конец великих немецких побед в России.

— С другой стороны, — сказал генерал, сменив улыбку на суровую мину, — если предложение будет принято, все вы получите то же котловое довольствие, что и наши войска. Больные и раненые получат необходимое лечение. — И снова улыбнулся, обнажив ряд острых зубов. — Мы знаем, что у вас нехватка продовольствия и медикаментов.

Уголком глаза я увидел, что Порта ведет свои переговоры с противником. Он достал из кармана пачку сигарет с опиумом, а один из русских сержантов протянул ему пачку фотографий. Мне стало любопытно, какое удовольствие могут доставить Порте порнографические фотки, если жить нам всем осталось меньше двенадцати часов.

— Если примете предложение, с вами обойдутся благородно, как с солдатами. Если отвергнете…

Генерал сделал отрывистый жест. Гауптман Глазер слегка пожал плечами.

— Я передам ваши условия генералу фон Хартману.

— Будем надеяться, он окажется разумным человеком. Это затянувшееся кровопролитие не нужно ни той, ни другой стороне.

В бункере неподалеку от станции Орловка за старым дощатым столом на важном совещании сидела группа офицеров: генерал фон Хартман, командир 71-й дивизии; генерал Штемпель, командир 176-й пехотной; генерал Пфеффер, оберст Кроме и генерал Вульц.

— По-моему, — говорил фон Хартман, — нам лишь остается сражаться до последнего человека, а затем покончить с собой, чтобы не попасть в руки противника. — Он оглядел собравшихся. — Мы должны показать пример.

— Согласен, — сказал Вульц. — Это будет прекрасным концом.

— А солдаты? — спросил Кроме.

Воцарилось ошеломленное молчание. Генералы украдкой поглядели на Кроме. Он получил звание лейтенанта, когда командовал атакой в Аррасе. На шее у него был Железный крест, мундир отягощало множество наград. Для оберста он был еще невероятно юным.

Кроме откашлялся и повторил вопрос.

— Как быть с солдатами?

— Оберст Кроме, — заговорил Пфеффер, — не беспокойтесь о солдатах. Наш долг совершенно ясен. Первая мысль у нас должна быть о Германии. Однако, — он повернулся к фон Хартману, — я не могу согласиться с тем, что нам следует покончить с собой. Да, мы должны погибнуть! Но не от собственной руки… Предлагаю, — и тут глаза его засияли почти детской радостью, — самим повести солдат в бой… Идти во главе с примкнутыми штыками! Какая это смерть, господа! Какую мы оставим по себе память!

— Замечательно! Замечательно! — воскликнул Штемпель, увлеченный этим великолепием. — Барабаны и трубы! Какое зрелище! Я нахожу это в высшей степени поучительным!