Через несколько дней Дахý пошел разбираться в своем традиционном жилище, стоящем перед Лесной церковью, и встретил там Хафáй. Ей не спалось. Пока привязывали кукурузу под окном на просушку, разговорились. Дахý целую неделю занимался уборкой побережья, поэтому устал страшно. Хафáй, кажется, догадалась об этом, и сказала:

– Устал, да?

– Угу.

– От уставшего человека исходит особенный запах. – Она положила руки на плечи Дахý и начала массажировать их.

– Серезно? Никогда об этом не слышал.

– Я профессионал, ха! Раньше работала массажисткой, когда жила в городе Х. – Ветер проносился мимо Лесной церкви, и можно было слышать, как издалека доносились его завывания – «у-у-у». Дахý спиной чувствовал дуновения ветра. Его мускулы и жилы расслаблялись.

– Я вправду училась делать массаж, инá меня научила, а потом я у девчонок в массажном салоне училась. Рукой можно почувствовать много чего: суставы, мышцы, воздушные пузыри тоже можно найти, как будто под кожей какое-то живое существо ползает туда-сюда. Массажистам нужно пользоваться пальцами, локтями, коленями, чтобы поднажать на них и ослабить. Правда, правда! Я даже иногда видела, как у клиентов из тела выходит черная энергия ци. Бывало, сама надышишься этим, и на следующий день чувствуешь себя ужасно.

– Да ладно? Прямо что-то сверхъестественное.

– Так и было, ничего сверхъестественного.

– А что за клиенты приходили? – спросил Дахý, прекрасно зная ответ.

– Мужики, конечно. Но приходят, чтобы кончать. А массаж – это мимоходом.

Дахý не думал, что Хафáй будет с ним так откровенничать, даже испугался немного. Хотя все верно, в городе Х. массажистки делились на два типа: к первому относились те, кто делал только массаж. Но больше было вторых. К ним как раз и относилась Сяо Ми. Дахý про себя подумал, что Хафáй его вычислила, и непроизвольно покраснел.

– Эх, да что там говорить. Тоже ведь своим трудом зарабатываешь.

– Тоже верно, – Дахý не знал, как реагировать, поэтому рассмеялся и сказал: – Вообще-то, я тоже ходил. – Сказал, а сам испугался, не сболтнул ли он опять лишнего.

– Ты же говорил, в тот день, когда на машине ехали, про Сяо Ми.

– Я говорил? Ха, я тебе говорил про Сяо Ми?

– Ага. Кстати, ты знаешь, что значит Хафáй на языке амúс?

– Знаю. Когда первый раз пришел в «Седьмой Сисúд», как раз подумал: надо же, совпадение какое! На языке амúс хафáй значит «просо», то есть по-китайски cяоми.

Вдруг Хафáй запела песню, мелодия которой напоминала плач какого-нибудь растения. Слова песни Хафáй выдумала сама, они были на амисском языке:

– Меня зовут Ласу Киядиману Ателей, – сказал я. – Ты можешь называть меня Ателей.

– Меня зовут Алиса. – Мне показалось, такими были ее слова.

Алиса принесла мне еду и временную хижину. В ней было жарковато, но можно было не бояться дождя, как в жилище, которое я сам построил на том острове. Она намазала мои раны каким-то зельем со странным запахом, а еще попросила, чтобы я проглотил что-то.

Она живет в деревянной хижине, а я – во временной. Она хотела, чтобы я жил в деревянной хижине, но там лучше жить, а она спасла меня, и я не могу жить в хижине лучше, чем ее. Это против ваювайских обычаев, против ваювайских порядков. С самого начала она совсем не понимала, что я говорю, но постепенно мы начали разбираться в чешуе и хвостах слов, даже поняли, где у слов рыбьи глаза.

Этот необычный черно-белый зверек называется «кот». Алиса зовет его «Охаё». Я хотел спросить ее, «что это значит»? Она догадалась, что я спрашиваю, и что-то долго отвечала, но все-таки догадаться было нетрудно: когда утром просыпаешься и видишь другого человека, то это слово служит приветствием.

– Охаё. – Я стал учиться произносить, но язык чуть-чуть заплетался. Кот понял, что я его зову, но даже не повернул головы, взял и ушел.

– А вы? Ваювайцы как говорят? – Я догадался, что она спрашивает, раньше я уже объяснял ей, что наш остров называется Ваю-Ваю.

– И-Вагудома-силиямала.

– Что это значит? – Она пожала плечами. Я догадался, ведь этот жест совсем как у ваювайцев: так делают, когда чего-то не понимают.

Я пальцем указал далеко-далеко в море, потом ровным движением расправил руки в разные стороны и показал, что море спокойно. Сегодня море выглядит спокойным и святым, как будто крепко уснувший зверь, погибший кит. «Сегодня на море ясная погода».

– И-Вагудома-силиямала.

– И-Вагудома-силиямала. – Она повторила эти немного трудные для ее языка слова.

Алиса как будто не привыкла жить здесь. Я заметил, что по вечерам она не может уснуть. У нее была странная коробка, на которую нужно нажать, и видишь кусочек мира, как будто глаз с воспоминаниями. Она получает через нее отражения цветов, насекомых, разных птиц, а потом смотрит в книжках и сравнивает. В книжках тоже есть отражения других отражений. Я тоже хочу сделать такие рисунки, похожие на отражения настоящих вещей и людей.

Она принесла вещи, которые называет «стол» и «стул», поставила их рядом с хижиной, и в хорошую погоду сидит там, пишет «ручкой» (я наконец-то узнал, что эти маленькие палочки, которыми я рисовал на острове, называются «ручки»), пишет значки, очень похожие на те, в книжках. Как начнет писать, то долго-долго пишет, и в это время ее глаза как будто бы видят сон.

Я спросил у нее, что она пишет, она сказала, что «пишет историю».

– А зачем писать историю?

– Чтобы спасти одного человека. – Так, мне кажется, она сказала.

Ей нравится рассматривать рисунки у меня на коже. Она спрашивает меня, что они значат. Я рассказываю ей историю каждого рисунка: истории на плечах, истории на спине, истории на локтях. Но я не знаю, что она понимает из моих рассказов. Некоторые рисунки на теле уже поблекли, тогда я рисую новые. Слева на животе я нарисовал, как она в тот день спасла меня. Ручкой, которую она мне дала, я нарисовал себя, придавленного землей; нарисовал ее в моих глазах; нарисовал деревья, которые были позади нее. Она смотрела на рисунок с печальным выражением.

Она дала мне попробовать еду, которую я никогда не ел. Я стал привыкать к виду гор. Когда моя нога зажила, я попытался сделать хижину немного больше. Рядом с хижиной я построил навес из деревьев. Теперь она может писать значки, даже если идет дождь.