Появился у евреев и еще один серьезный враг. Это были казаки и их семьи, которые наводнили область осенью 1943 года, убежав со своей родины на Кавказе вместе с отступающими войсками вермахта. Во все времена казаки были известны как жестокие мучители евреев. Нацисты вознаградили их за преданность, позволив сформировать собственные полки, где они были вольны устанавливать свою систему управления. Сергей Павлов, пользовавшийся влиянием среди казачества, взялся строить школу, больницу и православную церковь, поскольку в Новогрудке и его окрестностях оказалось около двадцати пяти тысяч казаков. Несколько казачьих соединений, в тысячу человек каждое, вскоре присоединилось к борьбе против всех, кто противостоял немецким оккупантам.

Кроме этого немцы сколотили кавалерийский отряд, укомплектовав его своими белорусскими прихвостнями, под командованием Бориса Рагулы.

Рагула, честолюбивый молодой человек двадцати трех лет, из семьи белорусских националистов, до начала немецкой оккупации был заключен в тюрьму советскими властями. В течение первого, самого кровавого года оккупации он работал переводчиком у окружного комиссара Вильгельма Трауба. А в конце лета 1943 года его пригласили в личную резиденцию Трауба и предложили сформировать отряд для борьбы с партизанами. Рагула согласился и уже через несколько недель командовал отрядом в 150 человек, экипированных в нацистскую форму, но со знаком национального белорусского флага в петличке.

Правда, были примеры и обратного рода: понимая, что немцы проигрывают войну, некоторые их пособники стали переходить на сторону партизан. Одним из них чуть не стал начальник полиции Новогрудка Владимир Пикта, уроженец деревни Большая Изва, который когда-то был близок с Бельскими. «Приводи двадцать-тридцать человек и присоединяйтесь к нам, — писал ему Зусь, — и все будет забыто». Пикта даже встречался с Зусем на нейтральной территории, но из этих переговоров так ничего и не вышло.

Переписка шла с двух сторон. Так, Виктор Панченков получил послание с обещанием амнистии всем его бойцам — при условии, что его отряд перейдет на сторону немцев. Ответ Панченкова был, по словам Зуся, сочинен знающим немецкий язык еврейским доктором — в нем фашистам были обещаны новые могилы.

Вскоре у Тувьи Бельского возникли новые проблемы. Угроза исходила от Исраэля Кесслера, чей отряд по-прежнему базировался отдельно, на некотором удалении от еврейского лагеря. Кесслер давно был яростным критиком братьев, но теперь он близко сошелся с советскими командирами и громко высказывал свое недовольство правлением Бельских. В конце концов Тувью вызвал Соколов, один из заместителей генерала Платона, и сказал, что есть сведения о недостойном поведении его бойцов.

Тут же выяснилось, что информация поступила от Кесслера.

— Почему бы вам не приехать в лагерь и не изучить вопрос на месте? — предложил ему Тувья.

Спустя несколько дней Соколов, которого Тувья описывает как «полную противоположность типичному русскому антисемиту», прибыл в еврейский лагерь. Здесь его ждал теплый прием, в завершении которого состоялся концерт, включающий советские песни, народные танцы и забавную сценку по мотивам кинофильма Чарли Чаплина. Восьмилетняя девочка спела соло и произвела на русского командира огромное впечатление. Он пообещал отправить ее на самолете в Москву, чтобы она могла там учиться музыке, и свое обещание сдержал — девочку отправили с первым же самолетом, который прилетел с Большой земли за ранеными партизанами.

Потом Соколов встретился с Кесслером и его сторонниками, но они, видя, как тепло он общается с Тувьей, предпочли о своих претензиях не говорить. Соколов покинул базу, пораженный ее достижениями.

Вскоре, однако, Кесслер и его товарищи продолжили писать доносы на Тувью. Некоторые в лагере полагали, что Кесслер метит на его место.

«Когда я в первый раз увидел Тувью Бельского, на нем была кожаная куртка, а на шее висел автомат, — рассказывал Чарльз Бедзов, выходец из Лидского гетто. — Для меня он был величайший в мире герой. После ужасов гетто и всех убийств, когда наша жизнь висела на волоске и мы с минуты на минуту ждали, что явятся немцы и поведут нас на расстрел, это было просто невероятно. Это была свобода».

Шумная лесная деревня и в самом деле производила на евреев впечатление сказки. Одни уходили из городов и неделями скитались по лесу в поисках партизанского лагеря. Другие прежде были членами отдельных русских партизанских отрядов, откуда бежали, не стерпев притеснения со стороны своих «товарищей». Третьи оказывались в лагере по приказу советских властей — их переводили из других отрядов.

Все видели, как разорена войной окружающая местность: многие деревни были сожжены дотла, и разлагающиеся тела их жителей некому было похоронить. А в лагере люди жили в безопасности и даже хорошо питались. Вновь прибывшие плакали, не веря собственным глазам; слухи, которые до них доходили, истории, которые рассказывали им о еврейском царстве братьев Бельских, были правдой! Здесь не свистели кнуты нацистских карателей. Не надо было шептаться, затаив дыхание, моля Бога о том, чтобы тебя не услышали. Это не было сказкой. Это была реальность.

Это был оазис рая посреди ада, и Тувья Бельский на белом коне казался им Мессией, спасающим людей от зла. «Я полагаю, он был послан Богом, чтобы спасти евреев», — говорил Берл Хафец, тогда студент, после войны ставший раввином. «Он был не человек — он был ангел», — утверждал Ицхак Мендельсон.

Но со временем все меньше и меньше евреев приходило в лагерь. Последней была группа примерно в шестьдесят-семьдесят человек, которые сбежали в марте 1944 года из трудового лагеря Кольдечево, близ Барановичей.

Община продолжала развиваться. Суровая зима не помешала строительству — в лагере уже было около двадцати больших общих построек — в каждой жило около пятидесяти человек. По инициативе историка лагеря доктора Шмуэля Амаранта и его жены стали строить новые жилые помещения на более высоком, более сухом месте — это были дома поменьше, рассчитанные всего на одну или несколько семей. В маленьком доме Амарантов были пеньки вместо стульев и просторное окно с видом на лес. Это был предмет зависти всего лагеря. Вскоре свои «дома мечты» стали строить и другие.

Жены и подруги бойцов готовили пищу на кострах возле своих домов и землянок. Котлы для приготовления пищи кузнецы ковали из кусков кровли, снятых с крыш заброшенных домов в деревне Налибоки. Основная кухня продолжала предоставлять пищу тем, у кого не было никаких других возможностей, но доля жителей, которые полагались на общую готовку, уменьшалась.

Обитатели лагеря обычно ложились спать в девять часов вечера. На ночь оставляли гореть лишь несколько костров, чтобы не дать замерзнуть часовым. Впрочем, той зимой часовые оставались без дела — враги при всем желании не смогли бы добраться до лагеря. «Снежный покров был, наверное, метра три глубиной, и мы находились в самой чаще леса», — вспоминал Меир Броницкий, беглец из трудового лагеря во Дворце, примкнувший к Бельским в апреле 1943 года.